Я думаю, ты уже на передовой, под Одессой...

Ополченец Цыкунов («Луиш»): Четыре месяца в Луганске

Вспомним твой пост:

Это не летопись Донбасской войны, тогда бы потребовалось описывать диспозиции, сражения, стратегические планы, рисовать карты. Но я слишком мало знаю о больших событиях. Это и не военный дневник, тогда бы мне пришлось вспомнить каждый день боев подразделения и свою роль в них. Но я не был в боях, я толком не опишу боевой путь батальона, своего боевого взвода или отделения у меня не было, мои дни часто сливались в бесцветную пелену. 

 Какое-​то время потребовалось, чтобы набраться смелости. Я улетел из Магадана 1 июля 2014 года.  

Москва, Ростов, звонок контакту, отправляйся в Донецк (российский городок на бывшей украинской границе), Донецк, звонок проводнику.

Проводник, хмурый усталый мужик на джипе с украинскими номерами. Сам луганский, но живет с этой стороны. С той стороны приходит военный уазик, кресло только у водителя, у остальных – ящики. Водитель – суровый мужик лет под 60, ПМ в кобуре на поясе. Первый вооруженный человек на моем пути.

Таможенный пункт Северный. Два километра хвост очереди авто. В каждом авто по взрослому мужику, в половине есть еще женщины и дети. Бегут.

Курим, тут я вижу первых ополченцев. «Пластун». Тогда мне он показался весьма опасным бойцом. Маленький ростом, кривой сломанный нос, увешан оружием, абсолютно уверенный взгляд. Я спросил про эмблему на нем: «Что такое «ГБР»?»  — «Группа быстрого реагирования». Какая-​то женщина, что ехала с нами в колонне, спросила его: «Страшно ли тут сегодня ехать?» Пластун ответил спокойно: «С нами не страшно».

Поехали вместе в Луганск. Вероятность обстрела на дороге еще была, хотя бои за Изварино закончились неделю назад. Мчались. Глухой дождь, разбитые дороги, ямы под лужами, но не меньше 100 км/ч.

Выгрузились в расположении. Казалось, до меня никому нет никакого дела. Вокруг вооруженные люди в камуфляже,  разговаривают между собой, смеются, спорят. Изредка бросают на тебя взгляды со смесью равнодушия, оценки и презрения. Как всегда в любой армии смотрят на новобранцев.

Армейский и определенный жизненный опыт весьма мне помог. Самое главное – у меня не было иллюзий, грозящих последующими разочарованиями. Я знал, что основа деятельности любой армии – бардак. Если это русская армия, то к стандартному армейскому бардаку добавится специфический русский.  А в добровольческой армии его будет значительно больше.

 

В армии всегда чего-​то не хватает: сигарет, запчастей, времени для сна, патронов, толковых приказов, трех своих танковых дивизий, куска проволоки, ложки в столовке… Обмундирование в армии бывает только двух размеров: слишком маленькое и слишком большое. Командиры всегда могут казаться тупыми самодурами, а подчиненные – ленивыми болванами. Ты можешь быть крутым спецназовцем с опытом десяти войн, а погибнешь от своего же случайного снаряда. И значимость твоей личности, которая на гражданке ярко выражала свою индивидуальность через покупку модного смартфона, в равнодушной мясорубке войны стремится к нулю.

Но при этом следует вести себя достойно и делать то, что должен, изо всех сил.

Ждите  командира.

Поздним вечером дело дошло и до новичков. Увидел Бэтмена. Жесткий мужчина.

Изначально я собирался в Славянск, только о нем и говорили ведь. Если война, то ехать надо туда, где больше стреляют. Но Славянск к тому времени оказался в окружении. Я рассудил, что пытаться прорывать фронт в одно гражданское безоружное лицо глупо. И решил, что война ко мне придет и тут, а здесь вроде настоящее боевое подразделение.

— Ты куда едешь?

— Луганск.

— Твердо решил?

— Твердо.

— Остаешься здесь, заселяйся пока.

 

Еще были двое друзей. Студенты-​архитекторы из Подмосковья лет 20 с небольшим. Они окончили последний курс и оставшееся до диплома время решили посвятить войне. Тоже хотели в Славянск. Бэтмен отговорил их теми же аргументами, которые были у меня для себя. Пацаны остались с нами на полтора месяца, мы и жили вместе в одном кубрике.

 

С зачислением в отряд было решено, следовало подумать о том, чем заниматься. По ВУС-у я командир миномета. Но служить срочку мне довелось в части с весьма формальной боевой подготовкой. Все же из 82-мм миномета стрелять мне несколько раз довелось. Главное, что я вынес из этого опыта – из миномета вполне возможно попадать в квадрат 10х10 метров с двух-​трех километров, и у меня это получалось.

Еще дома я распечатал пару наставлений по миномету, таблицу стрельб, в общем, был во всеоружии :)  Не хватало только минометов, расчетов и настоящих артиллерийских офицеров.

Обстановка в начале-​середине июля была еще относительно спокойная. Обстрелы были редкими. Противник не наступал. Шок от обстрела ОГА штурмовиком немного отошел. По городу ездили машины, работали магазины. В эти дни я входил в службу.

Подразделение спокойно занималось делом. Главная часть сил стояла на позициях, они уже были, фронт наметился. Занимались разведкой, локальные бои, перестрелки.

Также ГБР в ту пору сопровождал колонны беженцев в Россию – по дороге из Луганска еще была опасность встретить противника. Однажды два автобуса следовали через нас. Только мамки с детьми. На несколько часов они остановились на нашей базе, поели у нас, малышам мы включили мультики. Потом собрали нашу охрану и отправили дальше. Там была одна женщина лет 25. Она одного ребенка водила за руку, ему было года три. Второго – трехмесячного, она носила на груди. Еще у нее была небольшая сумка с пеленками и бутылочками во второй руке. Одета была по-​летнему – футболка, шорты, сланцы. Больше у нее не было ничего. Так она бежала из своего дома от войны. Очень, очень больно было смотреть.

В батальон ежедневно приходили люди. Местные и россияне. По одному, по два-​три в день. Вообще-​то, само слово «батальон» тогда в середине июля 2014 еще не применялось. Мы были просто «Группой быстрого реагирования — ГБР». В июле у нас было около 120 человек. Батальоном мы стали называться лишь в августе, когда выросли до двухсот человек. Понятно, что это лишь аванс к теоретической штатной численности батальона. А к численности в 350 человек мы вышли к октябрю и прекратили набор.

Как это выглядело? Мы занимали своей базой университет им.Даля, местные называли его «машинститут» или «машик». В старой пятиэтажной общаге располагались и штаб, и медпункт, и столовая, там же жили и бойцы. Небольшая площадь внутри комплекса зданий служила парком техники.

В расположении одновременно находилось около 30-40 человек, еще 70-80 находилось на позициях. Организационно состав был трехвзводным. Но взводы были неполного состава, не имели штатного для м/с взвода СА вооружения, не было никакой бронетехники. Впрочем, у нас имелась одна БРДМ без вооружения, которая почти всё время простояла в расположении возле поста «Аллея» в качестве сарайчика. На позиции, на боевые личный состав ездил на легковых автомобилях, на микроавтобусах.

Оружейка тоже была в той же общаге, в одном помещении. К середине июля организовали вторую в подвале библиотеки, когда начали появляться штуки потяжелее. Только тогда появились первые СПГ-9 и выстрелы для них, противотанковые и противопехотные мины, всё в единичных экземплярах. Раз в несколько дней приходила машина, вроде грузовой газельки, из нее выгружали десяток ящиков. Откуда оно приходило? – Полагаю, что из централизованной поставки ЛНР для ее войсковых частей. Всё древнее, конечно, со старых складов.

Ранее не было и этого. Наши три взвода, оборонявшие свои позиции вокруг города, были вооружены стрелковкой и РПГ-​шками.

Попробуйте хорошо представить, чего стоит организовать боевое подразделение на голом месте без ресурсов. ГБР родился из 12 мужиков, познакомившихся на баррикадах в апреле, несколько охотничьих ружей, пара травматов и идея не пропустить фашизм.

Сколько бы вам потребовалось денег, умений, влияния, знакомств, налаженной инфраструктуры, чтобы создать коллектив (например, коммерческое предприятие) из 350 человек? Представьте, что у вас нет ничего, но это нужно сделать.

Деятельность подразделения, успехи и неудачи закономерно зависели от условий, в которых оно существовало. Общая идея скрепляла его, двигала вперед и развивала. Но проект очень трудно осуществлять без соответствующих ресурсов. Идеология борьбы с фашизмом дает силы и волю людям. А боевое подразделение не имеет сознания для идей, это механизм, инструмент. Если в нем есть все детали, поступают положенные жидкости, за рычагами умелые люди, от механизма можно ожидать результатов.

Теперь многие задают вопросы о том, почему наш батальон, ополчение в целом, республики не добились того или другого, почему то или другое было сделано не так. Почему мы после Иловайска не провели победоносное наступление на Киев, почему у кого-​то там «отжали» машину, почему в республиках не построена «швейцария»? – Ответ прост: «Не хватало ресурсов».

Если пристрастно рассматривать дела нашего батальона, то можно и сказать, что абсолютно всё делалось не так, не тем и не теми. И тем удивительнее, что в целом с задачами мы справлялись. Нам удалось и отстоять город, и создать жизнеспособный организм подразделения, и сделать много хорошего.

Сегодня в России в некоторых городах существуют патриотические клубы, готовящие людей к войне, вероятность которой существует.  Изучение стрелкового оружия, тактики пехотного боя. Не стану утверждать, что это не нужно. Но стрелок – это последнее по приоритету, что насущно требовалось нам. Прежде всего, не хватало командиров и управленцев. Во вторую очередь – техников: мотористов, слесарей, оружейников, электронщиков, сварщиков. В третью – бойцов, владеющих военными специальностями: механиков-​водителей, командиров БМ, артиллеристов, связистов. А кто не умел вышеперечисленное, тот становился стрелком.

Проблема управления безусловна была самой главной. В тот период в Луганске обрушилась вся система власти. В условиях действующих государственных институтов, как это было у нашего противника, у военных подразделений есть возможность получать технику, людей, снабжение. Власть командиров обеспечена законом и поддерживается государством. Мы же были лишены таких возможностей.

В таких условиях практически всё зависит от личности командира. Добровольческие отряды держались на авторитете командира. Если командир ошибался в решениях, если не мог обеспечить снабжения, люди уходили к другим. ГБР – это Бэтмен. Мне не доводилось раньше лично встречать столь харизматичных, уверенных и энергичных людей. Он влил все свои силы в батальон и сделал его настоящей эффективной боевой единицей. И это подвиг безо всяких преувеличений.

Возвращаясь к проблеме управления, скажу, что нам не хватало еще десяток бэтменов. Один прекрасный управленец не может решать все вопросы в большом коллективе, нужны хорошие организаторы в низших подразделениях и в службах. Одна из проблем добровольческой армии в том, что ты не можешь объявить конкурс на замещение вакансии и выбрать подходящего кандидата с прекрасным резюме и с опытом работы. К тебе приходит просто человек и говорит что-​то вроде: «Я готов сражаться, дайте мне автомат».

Поэтому должности занимают порой случайные люди. Покидают их по факту совершения ими ошибок, иногда с тяжелыми последствиями. За время моей недолгой службы сменилось, например, двое заместителей командира. На должностях командиров взводов тоже была чехарда, менялись и начальники служб. Конечно, со временем правильные люди занимали правильные позиции, но эффективность работы страдала. Обстановка ведь не ждала, пока мы сумеем сформировать оптимальную оргструктуру с нужными специалистами и ресурсами. Арфы нет – возьмите бубен.

Я специально разделил потребность в командирах и управленцах вообще. Для ГБР это имело большее значение, чем в линейном боевом подразделении регулярной армии. Во-​первых, на нас лежали функции по обеспечению правопорядка в Луганске. Милиции не было, кому-​то было необходимо этим заниматься, и Бэтмен взял это на себя. Соответственно, часть личного состава работала только по этой линии, для чего требовалась иная квалификация, не военная.  Во-​вторых, отдельный батальон – это совсем не батальон в составе бригады или полка, тем более при отсутствии централизованного снабжения. У него должны быть собственные службы обеспечения: топливо, транспорт, ремонт, медицина, связь и т.д. Руководство тыловыми службами требует не столько военных знаний, сколько знания конкретного дела и организаторских способностей.

Как пример человека на своем месте можно взять начмеда батальона Тигру. Она сумела создать полноценный военно-​полевой госпиталь с оборудованием, с коллективом, держать работу медслужбы на высоте. Такого не было ни у кого в ЛНР.

С общевойсковыми командирами была отдельная проблема. Бэтмену требовался бы грамотный начальник штаба с настоящим военным образованием. Саныч все же был милицейским командиром, о многих военных вещах он не имел понятия.

Одна из моих попыток получить миномет сопровождалась таким диалогом с Санычем:

— Командир, я видел, в оружейку миномет привезли… Дайте мне этот миномет, четырех человек и неделю на обучение – у вас будет нормальный расчет.

— А зачем людей так много-​то?

— Эмм… Прелесть 82-ого миномета в том, что его возможно таскать силами расчета. По одному человеку несут плиту, ствол, лафет, два ящика с минами, и командир с буссолью и прочими дальномерами. Скрытно прошли пару километров, заняли позицию, за 30 секунд отстрелялись и ушли. Если в расчете меньше пяти человек, то миномет уже не транспортабелен.

Такое не пришлось бы объяснять общевойсковому командиру. Не было у нас и командиров рот. Командиры взводов выдвигались из среды с тем или иным успехом.

Был еще один фактор. На Украине за годы независимости армия пришла в плачевное состояние. И общество как стабильный социально-​экономический механизм тоже деградировало. Это привело к тому, что среди ополченцев происхождением с Украины (и донбассцев, и жителей других частей) было очень мало служивших в армии, офицеров вообще единицы. Командиров было просто негде взять. Среди добровольцев-​россиян было несколько лучше. У нас и служивших относительно больше, и младшие командиры встречались.

Это со временем приводило  к тому, что в подобных нашему отдельных подразделениях младший и средний комсостав (для нас это звено отделение-​взвод) состоял из россиян. Или количество таких командиров превышало пропорциональную долю россиян вообще. Командование же этих отдельных подразделений состояло из местных, они были основателями и организаторами в военном, хозяйственном и политическом планах.

Так у нас, например, возникли две ДШРГ – Патриоты и Русичи. Командир Русичей россиянин Серб срочную служил в Псковской дивизии, дослужился там до замкомвзвода, а это достижение. Серб в теме вполне разбирался. Он мог тремя вопросами определить квалификацию претендента на должность мехвода БТР, знал всё пехотное оружие, тактику. Своих людей постоянно обучал и тренировал. Пёс войны такой. На него некоторые навешали собак всяких, а я его знаю как хорошего парня и отличного воина.

А командиром Патриота был другой российский доброволец Кабан — кадровый офицер запаса. Не «отпускник», нет. Уволился из российской армии за несколько лет до событий. К сожалению, его воинская специальность нам пригодиться не могла, но офицер ценен сам по себе. Замечательный парень, прекрасный командир.

Эти две группы были по сути усиленными и лучше вооруженными отделениями. Линейные взводы у нас предназначались в основном для обороны, удержания позиций. А эти ДШРГ могли решать задачи в тылу противника, наносить удары, служить усилением при возникающих кризисах. Так они и действовали с августа.

Большой проблемой была нехватка технических специалистов обычных гражданских специальностей. Был очень характерный разговор. На подвале в беседе с кем-​то из  контингента я затронул вопрос о постиндустриальном обществе. О том, как по разным причинам на Украине было «построено» такое общество. Но не путем перехода к новым постиндустриальным источникам получения национального дохода, а с помощью разрушения промышленности. Одним из результатов стала утрата населением способностей к работе с техникой. Продавцов телефонов и таксистов полно, а настоящую работу делать некому. (В России ситуация едва лучше.) Собеседник усомнился в выводах. Тогда я сказал: «Ты же видел на площадке кучу наших машин? Знаешь, что половина из них не на ходу. А почему? – А их чинить некому. У нас тут 150 мужиков сверху и вы снизу, а жигуль починить никто не может.»

Конечно, у нас были технические службы, в сентябре уже оформился автовзвод в составе примерно десятка водителей и механиков. Водитель – это ведь не тот, у которого права категории В, а тот, кто на грузовике сцепление не сожжет, например. Механик – тоже не замена масла в ланосе, а что-​то настоящее. Бешеный, Водяной, другие мужики разбирались. Но их не хватало на решение всех задач.

Был у нас один пацан с позывным Москва. Просто у человека руки росли из правильного места. Он мог и пристрелять оружие, и починить спусковой механизм пулемета, и наладить бойлер для воды, и на швейной машинке перешить разгрузку. Ему очень хотелось заниматься боевой работой, маялся человек, на посту на крыше с ПЗРК дежурил, хоть на тот пост его могли и не ставить. Он бы и воевал хорошо, но кто бы его отпустил в окопы? Заменить-​то некем.

Один краснодонский шахтер оказался хорошим сварщиком. У него было полно работы по восстановлению трофейной техники, в хозяйственных задачах. Понятно, для него передовая тоже была закрыта.

О вооружении. У нас имелась лишь легкая стрелковка. Небольшое количество пулеметов, ручных гранатометов. Не хватало автоматов, новобранцы не получали их сразу. И даже не из-за того, что требовалось какое-​то время, чтобы присмотреться к человеку, понять, можно ли доверить ему оружие. Бывало, что автоматов просто не было. Не хватало магазинов. Пеналы с принадлежностью доставались лишь редким счастливцам. Были автоматы без ремней, поэтому можно было встретить бойца со стволом на ремешке от дамской сумки.

Пара примеров из августовских дней могут проиллюстрировать ситуацию с вооружением.

Как-​то командир одного из дружественных отрядов попросил у Бэтмен пять пачек патронов 5,45. Бэтмен подумал-​подумал и велел дать целый цинк, хоть и жалко, но пусть помнит нашу доброту. В другой раз Бэтмен писал рапорт министру оборону с просьбой выделить один пулемет ПК взамен выбывшего из строя в бою.

У нас имелись и несколько пусковых ПЗРК Игла. Пост ПВО из двух операторов дежурил постоянно на крыше где-​то до середины сентября, когда авианалеты уже перестали ожидать. Служба тоже не сахар, они там от рассвета до заката на жаре сидели, наблюдали. Мужик один от напряжения как-​то стрельнул по самолету противника, который был на пятикилометровой высоте, где не достать. За растрату ракеты отсидел на гауптвахте. А однажды был реальный шанс завалить, но несколько ракет не сработали – старье же всё, очень обидно людям было.

Вот примерно так и выглядел батальон в июле-​августе. Менее сотни активных штыков, три-​четыре десятка тыловых на базе. Как я понимаю, примерно такими были и другие луганские отряды – Лешего, Лиса. Заря была раза в три больше численностью, у нее были Грады и кое-​какая техника. И еще несколько совсем мелких групп. Плотницкий как-​то сказал, что летом Луганск обороняло 800 бойцов. Да, я видел примерно то же.

С середины июля противник начал оказывать на нас более серьезное давление. Город стали обстреливать ствольной артиллерией, РСЗО, минометами. Несколько авианалетов в день. Луганск просто вымер. Закрылись магазины и рынки, перестал ходить транспорт.

О происходившем на фронте я рассказать не смогу. На совещаниях командования я не бывал, могу судить только по тому, что видел из расположения, что доводили на построениях, о чем трепались в курилках.

Город был окружен с трех сторон, свободным оставалось только направление на восток с главной трассой на Изварино через Краснодон. И нас постепенно сдавливали.

Батальон занимался боевой работой – держал свои выделенные сектора в обороне города, и военным строительством. Как вы поняли, проблем и вопросов хватало.

Бэтмен отличался, и об этом знали во всех отрядах, заботой о людях. Неоднократно говорил, что главное для него – сохранить жизни, и дела со словами не расходились. К моменту моего приезда в ГБР было трое погибших. А за те четыре месяца, которые я отслужил, у нас больше никто в боях не погиб. Лишь один в ДТП по собственной неосторожности.

Тенденции сразу бросать новобранцев на передовую у нас не было. Впрочем, иные добровольцы могли покорить своей лихостью командира какой-​нибудь группы с передовой и отправиться в окопы на второй день в батальоне.

Я полагал, что до ситуации «всех в бой» еще далеко. И без некоторой подготовки на фронт соваться не нужно. Необходимо, например, пострелять, чтобы знать свои возможности в этом. На срочной я стрелял из АК прилично, но прошло двадцать лет.

В тире выяснилось, что зрение с тех пор не улучшилось настолько, что я должен брать оружие в левую руку. Дело это весьма непривычное, но за несколько тренировок я стал уверенно попадать в лист бумаги с 70 метров 7 из 10 раз, что счел удовлетворительным. Кстати, это была точность получше большинства других бойцов. Хотя у нас были и такие звери, которые в этот лист клали 29 из 30 в движении.

Еще требовалось дождаться/добиться/допроситься собственного личного оружия. И его привести к нормальному бою, обслужить и полюбить. Обмундирование получить, подогнать, разгрузку, снаряжение. Вот те парни, которые спешили, в последний момент получали чего-​то, чего-​то не получали, а со всеми проблемами были вынуждены разбираться уже чуть не в бою.

А мне потребовалось, например, четыре часа работы наждачкой со ржавой резьбой, чтобы дульный тормоз-​компенсатор на моем стволе нормально откручивался.

Боевую подготовку (помимо стрельб в тире) с бойцами проводить пытались. С теми, кто присутствовал в данный момент расположении, с новобранцами, с тыловыми. Обычно на занятие удавалось собрать пять-​десять слушателей. Инструкторами служили наши же бойцы, спецов из ГРУ ГШ не было, к сожалению.

Какие-​то вещи по тактике давали двое московских добровольцев с опытом  страйкбола. Понятно, что их занятия были со своими особенностями. Например, мы посвятили какое-​то время действиям по зачистке от противника зданий. А обстановка говорила о том, что зачищать в зданиях будут как раз таки нас. Часть занятий проводил Шатун – местный парень, успевший уже повоевать в первые месяцы.

Обучались самым элементарным и начальным вещам – как держать оружие, как двигаться, ползать, боевой порядок. Для меня ничего нового не было, но самые хорошие теоретические познания не заменят пары практических тренировок. И три тренировки всегда лучше, чем две. А многие люди у нас и в армии не служили. И некоторым приходилось ставить руку на цевье, упирать приклад в плечо. Просто не умели автомат держать. Даже так.

Мне удалось обучиться стрельбе из ПЗРК, у нас нашелся оператор с опытом. Посмотрел, как из одноразовых гранатометов стрелять, (РПГ-7 сам еще не забыл). Без практической стрельбы, увы. Как-​то приходил явно опытный сапер, но то единственное занятие посетить не удалось из-за наряда.

В общем, полноценной боевой подготовки не было. Но хоть что-​то пытались и не без пользы. К концу июля занятия сами собой прекратились. Задач становилось всё больше, оказалось, что невозможно найти в какой-​то час одного инструктора и хотя бы пяток свободных от нарядов, работ и выездов бойцов. И стрельбы закончились с потерей электроснабжения города – в тире без света не постреляешь. Вся подготовка оказалась в ответственности командиров подразделений. Патриоты и Русичи тренировались, учения проводили, например.

В общем, получить миномет не удалось. Я надеялся, что в боевом подразделении будут какие-​то минометные расчеты, я к ним присоединюсь и там займусь работой, подготовкой. В реальности оказалось иначе. Оставалось нести службу, исполнять приказы, а что суждено, то от меня не уйдет. И я вошел в бесконечный круг караулов.

В августе стало намного тяжелее. Обстрелы, обстрелы и обстрелы. Фашисты даже не пытались стрелять по нам, военным. Всё летело по гражданским, по жилым домом, по школам, по больницам. Лишь дважды под обстрел попало расположение Зари. Конечно, никто там не был готов, первый обстрел стоил одного убитого и нескольких раненых. Потом уже у них появились окопы. Наше расположение тоже привелось в какое-​то соответствие с воинской частью далеко не сразу. Оградили территорию заборами и колючкой, отрыли окопы на постах, устроили стрелковые позиции, заложили мешками окна в помещениях. Большой труд тоже.

Отношение к обстрелам у нас было серьезное. Кто не понимал сам – тому вдолбили. Начало бахать – беги в укрытие. Слышишь свист – падай на месте. Если это мина, после падения есть три-​пять секунд, чтобы рвануть в место получше и упасть там. На земле лежать безопаснее, чем на асфальте. Даже десятисантиметровый бордюр может спасти. Вот этого всего не знали тогда гражданские. И многие бы не погибли, если бы знали эти простые вещи.

Однажды фашисты уложили шесть мин вдоль улицы, на которой было наше расположение. Я на территории был, нырнул на землю. Неприятно очень. Одна легла метрах в ста, но ощущение от звука, будто летит ровно в тебя. А потом мы вышли на перекресток помочь пострадавшим.

На тротуаре и на дороге лежали семеро убитых гражданских. Как сломанные и брошенные куклы. В лужах крови. Желтый жир в рассеченной осколками коже. Одну женщину практически разорвало пополам. И под ее трупом смертельно раненый сын лет 15-ти, еще дышал. Скорые забирали раненых. Одна мина. Всего от того обстрела погибло 12 человек. И постоянно такие обстрелы.

Личный состав, кроме тех, кто на постах, бегал в убежище по нескольку раз в день. Близкий «бабах», звук самолета – кто-​то орет: «Воздух», сирена, побежали, сидим полчаса. Натренировались в этом…

Раз машину в дворе разгружали с какими-​то интересностями, толпа вокруг собралась. Свист. Через какую-​то долю секунды я обнаруживаю, что уже стою в коридоре штаба в безопасности, но как преодолел эти 20 метров, в памяти не сохранилось. Телепортировался. И вся группа любопытных тоже здесь, включая дам не самого спортивного телосложения.

Ночевали часто в бомбоубежище. Командир приказывал, все на ночь туда. Матрас на бетоне, разгрузку под голову, автомат обнял, спишь, нормально. Всё это напрягало, конечно. Еще ж начали стрелять с двух сторон, и с севера со стороны Станицы, и с юга из аэропорта. Иногда так думаешь, куда спать-​то пойти, если особого приказа не было – в кровати хорошо, удобно, а в бомбике как-​то спокойнее…

В то время как-​то дико было представлять, что совсем рядом в России ничего такого нет. Что можно целый день ходить, а ничего взрываться не будет. Что самолеты не опасны. Что вокруг на улицах не хмурые мужики с оружием, а вовсе и девушки в летних платьях. Что смыть за собой можно просто кнопкой, и даже есть горячая вода. Сознание переворачивается, нормальное кажется странным.

Уже когда авианалеты надежно прекратились, мы продолжали вздрагивать и рваться бежать от звука, который издает сдвижная дверь в автомобилях. Очень похоже на заходящую сушку. Тогда казалось, что от этого рефлекса будет сложно избавиться. Но нет, прошло быстро. Человек очень быстро привыкает. И к плохому, и к хорошему…

Я часто поднимался на девятый этаж общаги, в которой мы жили, чтобы позвонить или написать домой. Связи в Луганске, понятно, тоже не было. Но до российской границы оттуда всего километров 25 по прямой. Сверху удавалось с местной симки зацепиться за российскую вышку билайна. В роуминге. И звонки в Магадан. Моей Оле это обходилось до тысячи в неделю (у меня-​то не было возможностей пополнять счет).

Из окон был виден фронт. Он был уже вблизи городской черты. Иногда в пяти-​десяти километрах виден бой, разрывы. Иногда по всему горизонту. В другую сторону видны дымы от пожаров в городе.

Противник с боями вытеснил нас из Станицы Луганской, из Металлиста, из трех поселков Вергунки мы потеряли два, бои шли в ближайшем, в сущности почти в городе.

Несколько раз объявлялись тревоги в расположении. Ожидали прорыва в город. Все главные силы были на передовой, на базе воинство оставалось довольно сомнительное. Человек тридцать, считая женщин поваров и медиков. Больные, хромые тоже. У кого своего оружия не было, тому что-​то давали на время из оружейки – кому ручной пулемет достанется, кому СКС и две обоймы к нему, кто с наганом и с гранатой. Сидим так всю ночь, круговую оборону держим.

Это и смешно было, и грустно. Один раз на такой тревоге поставили на ближайшем перекрестке Утес, а за него посадили Крокодила. Хороший питерский мужик был у нас, хромал сильно, поэтому обычно сидел дежурным по части. Вспомнили-​посмеялись про прикованных пулеметчиков, с Крокодилом ведь та же история вышла – убежать не смог бы.

А потом нас обрезали в Новосветловке. Говорят, укропы бросили туда много брони. Трасса на Краснодон и на Россию была перехвачена. Еще оставались какие-​то козьи тропы, грунтовки, по которым можно было добраться до российской границы, если повезет. Но практически Луганск оказался в окружении.

Бои были тяжелые. У нас пошли раненые. Люди с передовой, приезжающие за боеприпасами и продовольствием, были хмурыми и неразговорчивыми.

В это время произошел случай, который лег на батальон черным пятном. Один из наших взводов с командиром Шико оставил позиции и бежал на российскую территорию. Трусость и предательство.

Стойкость русского солдата. Это качество, в котором русские превосходят любых других солдатах. Это подтверждает история войн. И  подтверждает эта война – ведь мы удержались при огромном превосходстве противника. Но не каждый проявил стойкость. Не каждый.

Еще до того наши сидели в окопах и терпели обстрелы. Неделя за неделей. Больших потерь мы не несли, был лишь один случай, когда под Градом сложился домик, и у нас появилось трое трехсотых. Но психическое напряжение от постоянного ожидания…

Трое бойцов не выдержали. Они не дезертировали, они дождались ротации, вернулись в расположение и сообщили командиру, что уходят. Слышал речи одного из них. Россиянин, кстати, с опытом боевых.

— Я не понимаю такой войны. Мы сидим, по нам долбят. Мы не видим противника, мы не можем ответить. Сидим и ждем, попадут вот сейчас или нет. Я воин, и хороший воин, но так я не могу.

Здесь он, конечно, ошибался. Хорошие воины остались в окопах под огнем и отстояли Луганск. Бэтмен долго разговаривал с ними и двоих вернул  в чувство, а тот воин сдал оружие и уехал домой.

И вот у нас дезертировал целый взвод. Они потом пытались оправдываться. Дескать, кто-​то там что-​то недопонял, кто-​то подумал, что есть приказ на передислокацию, где-​то прошел слушок, что противник прорвался, а они теперь отрезаны… Но это опровергается хотя бы тем, что четверо из взвода послали Шико на три буквы и остались на позициях. Имея один АГС и личное оружие. Сколько там противника против них стояло? Батальон с бронёй? Два? Да и «передислоцировался» взвод Шико не в расположение батальона, не в город, а сразу в Россию. Однозначное дезертирство.

Позже почти все бойцы одумались и вернулись. Отсидели на подвале. Большинство дней десять, затем были прощены и розданы в другие луганские отряды. Некоторые сидели долго. Самого Шико так и не взяли, увы. Для Саныча это было очень тяжелым испытанием. Не только честь батальона пострадала. Мы оголили большой кусок фронта. А на нас лежала существенная часть. (Саныч как-​то говорил, что мы держали своей горсткой людей больше половины протяженности. Преувеличил, наверное, но все же.)

Бэтмен несколько суток мотался по передовой, восстанавливал оборону, строил и ровнял взводы и группы на позициях. Четыре дня он не появлялся в расположении. За время его отсутствия уже на базе стало царить подавленное настроение. Я вот тогда думал, что скоро и конец. Зайдут несколько сотен с броней к базе, тут мы все и поляжем. Казачьи песни слушал: «Не для тебя», «Кумушки». Очень в настроение ложились.

Саныч был очень важен для нас всех. Свои спокойствие и уверенность он вселял во всех. Доводил сводки. Там такие успехи, тут такие. Сожгли БТР и БМП, накрыли Градом, отбили атаки. Силы и техника накапливаются. Готовимся, наступление будет. «Булки не расслабляем!» -  одно из его любимых выражений. И всем конкретные задачи. И бойцы спокойны, уверенны, сосредоточены, готовы. В этом он был прекрасен. Отец-​командир.

Затем было наступление. Иловайский котел, победы, трофеи. Почитайте об этом у тех, кто в боях был. Им лучше знать. Или когда военачальники мемуары напишут.

А я напишу про наш ИВС. Об этой далекой от боевых подвигов сфере вряд ли еще кто напишет. Одним хотелось бы сделать вид, что такого не было. Другим выгодно использовать «подвальчики» для представления ополчения сворой бандитов. И этим же подонки оправдывают убийство командира и наших людей. Надо рассказывать.

Я отдаю себе отчет в том, что многие не поймут, будут считать незаконным, жестоким, чрезмерным. Война – это кровь, грязь и говно. Кто не хочет запачкаться, тому стоит держаться от войны подальше. Найдется же достаточно тех, кто не боится, правда? А тот, кто остался чистым, потом сможет судить.

ГБР «Бэтмен» изначально имел не только военные, но и правоохранительные задачи.

В Луганске после антифашистского восстания исчезли, растворились все правоохранительные институты. Не было милиции, следователей, прокуратуры, судов, адвокатов, следственных изоляторов, тюрем, экспертов-​криминалистов, баз данных учета. А вот преступность не пропала. И опасность от нее исходящая возросла на порядок, ибо война, осада, нужда.

Законов, кстати, тоже не было. Не был еще избран в ЛНР законодательный орган, способный их разработать и принять. Руководствовались приказом Болотова о введении военного положения. Военное положение подразумевает осуществление части властных функций военными и существенное ограничение гражданских прав. И военные брали решения вопросов и ответственность на себя.

Есть охрана правопорядка – будут задержанные. Поэтому нам пришлось иметь и изолятор временного содержания. Располагался он в подвале, конечно. Если у тебя нет специально построенной тюрьмы с решетками на окнах, то нужно помещение без окон и с единственным входом. В разговорах ИВС называли обычно подвалом.

Основная часть людей задерживалась за мелкие провинности: пьянство, нарушение комендантского часа, хулиганство. Но нельзя считать это незначительным. Вчера человек напился и бил бутылки в парке. Сегодня он обнесет пустующую квартиру. Завтра он изнасилует и ограбит женщину. А послезавтра такие соберутся в банду, добудут оружие и станут терроризировать население района. Если нет тормозов в виде действующей милиции, если ощущается безвластие, то так и будет. Поэтому останавливать человека нужно, пока еще он просто напился, а не когда он натворит дел, и его придется расстреливать из пулеметов.

Также были мародеры, воры, грабители, убийцы, подозреваемые в разных очень нехороших вещах, пленные солдаты противника, конечно.

Несколько недель я нес службу караульным «на подвале», затем был назначен начальником ИВС. Проблем хватало. Задержанных стало очень много. Если в июле сидело человек по пять-​семь, то в августе-​сентябре содержалось не менее пятидесяти, а в пиках бывало и за восемьдесят. Помню изумление наших же бойцов, когда они увидели всех моих подопечных на территории, когда я выводил их на помывку. Наши-​то знали, что на подвале много народу, но почти рота строем их поразила. То мероприятие весьма забавно выглядело… Летняя жара, голые мужики моются в тазиках на травке на заднем дворе, другие ждут своей очереди, покуривают, четверо автоматчиков вокруг…

В организации дела было много бардака. У меня ушло много времени, чтобы просто разобраться, кто сидит, за что сидит, сколько должен сидеть… Посадить могли разные службы или люди, разбирательство по конкретному задержанному могло неделю даже не начинаться, непонятно, кто должен принимать решение об освобождении. В общем, попасть на подвал было легко, а выбраться сложно.

Потребовалось завести элементарную тетрадку и записать в нее всех подопечных и их грехи. А в начале было так. Приходит гражданский на КПП (пост Аллея) и спрашивает, не задерживали ли мы Петрова. Возвращаешься в подвал и спрашиваешь в камерах, нет ли тут этого Петрова, не отправился ли Петров на работы. Снова на Аллею: «Вроде бы нет».

Для такого количества людей требовалась особая организация питания, медицинского обслуживания, сносных условий содержания. Понятно, условия были не сахар. Имелось четыре камеры. В первой большой содержали от 15 до 30 человек. В ней имелся туалет, это была привилегированная камера, туда попадали люди, от которых не ожидалось неприятностей, которые всегда ходили на работы, а также женщины. Вторая небольшая и с худшими условиями была карантинной, начинали почти все с нее, проблемные люди там задерживались. Туда приходилось помещать до 20 человек, спать им приходилось, занимая всю площадь. В третьей большой имелись нары, а жили около 25 человек из  тех, кого не выводили на работу: больные, «политические», ополченцы.  В четвертой сидели опасные преступники и пленные. Пятая служила складом инвентаря, пару дней там могли держать тех, контакты которых с другим контингентом были нежелательны.

Спали задержанные на матрасах, укрывались одеялами. Были столы, стулья, шкафы для вещей, посуда. В камерах без туалета были параши.

Двери всех камер, кроме четвертой, всегда были открыты, вопреки тюремным порядкам. Дело в том, что в камерах имелось лишь по крохотному окошку, которого было мало для вентиляции. А во второй окна не было вовсе, достаточно было подержать дверь закрытой 30 минут, и люди начинали задыхаться. Приходилось поддерживать сквознячок в коридоре, в начале которого сидел постоянно простуженный караульный.

Готовили задержанным отдельно, уже не из нашего котла. Кормили дважды в день: каша, суп, хлеб. Врач из нашего госпиталя приходил ежедневно. Делали всё, что требовалось: осмотры, перевязки, уколы, таблетки. Для процедур отдельно приходили и медсестры.

Весь инвентарь брали из студенческой общаги, в подвале которой мы и были, из учебных аудиторий. Одежду в комнатах брали. Сажаем, например, днем человека, одетого в шорты и тапки, а вечером уже холодно. А его еще на работу ставить надо. Отправлял гонца за шмотками – штаны, кроссовки, куртка. Задержанных отправляли и в командировки на позиции – рыть окопы. Октябрь, ночевки в поле, человека надо одеть. Туда же ушло много гражданского секонд-​хенда из гуманитарки.

Вообще, батальон из общаги вынул всё. Бойцу нужен свитер, ложка, кусок провода, ведро – идет туда. Про автоматы на ремнях от дамских сумок я уже говорил? – Оттуда же ремни. Ложек и ведер министерство обороны нам не поставляло. И граждане не приносили, и Россия этим не помогала. А покупать это всё нам было негде, некогда, и денег у бойцов не было.

Кстати, о реквизициях. В нашей ситуации обойтись без них было невозможно. В основном это касалось автотранспорта, бытового оборудования, материалов. Продовольствие поступало гуманитаркой или покупалось. Существовали централизованные реквизиции для нужд частей ЛНР. Так, например, поступали с «Эпицентром». Товар забирали под запись у администрации торгового центра с расчетом на оплату когда-​нибудь потом. Так у нас появлялись генераторы, холодильники в столовую, фонари и прочая мелочевка. Можно было реквизировать что-​то в запертом магазине. Как мне рассказывали, сначала нужно было узнать, где находится владелец. Если он был в ЛНР, ДНР или в России, то магазин не трогали. Если же на территории противника, то правительство ЛНР давало разрешение на реквизицию необходимого списка. Иной путь являлся бы мародерством.

Автотранспорт наше подразделение могло конфисковывать самостоятельно. За вождение в нетрезвом виде забирали авто у гражданских без разговоров. Как-​то накрыли банду перегонщиков с партией дорогих автомобилей с нашей территории на Украину. Отчасти там были машины, принадлежащие каким-​то небедным людям, смывшимся к противнику, а потом захотевшие вернуть и брошенное движимое имущество. Были и какие-​то мутные, видимо, угнанные. Еще при Болотове был издан указ, запрещающий вывоз ценного имущество за пределы республики. Всякое имущество, независимо от конкретной собственности, объявлялось достоянием республики. На этом основании мы конфисковали эти автомобили. Лендроверы намного лучше подходили для езды на передок, чем ржавые жигули, которые можно было изъять у алкашей.

Было два случая, когда взять товар просто пришлось без необходимости. Разбитый обстрелом магазин, хозяина нет. Ничего не делать – спровоцировать мародерство. Привезли пару машин обуви в расположение. Толку нам никакого, несколько пар кроссовок взяли бойцы, а в основном там женские туфли. Еще так машина водки «взяли под охрану». Водку никто не пил, конечно, надобности никакой в ней не было.

В регулярной армии противник снабжается государством, противнику нет необходимости что-​то брать с населения. Даже если и потребуются, например, грузовики, то это осуществляется официальной мобилизацией транспорта.

Мы тоже мобилизовали нужные ресурсы, где-​то прибегли к реквизициям. Конечно, обиженные остались, но не пешком же мы должны были на передок ящики с патронами нести. Необходимость.

И огромное спасибо россиянам за гуманитарную помощь. К нам приходило много. Продукты, одежда, обмундирование, снаряжение, медицина вся была из России. Спасибо городам Фрязино, Королеву, КПРФ, ЛДПР и прочим людям, чьи коробки не были подписаны.

Вернемся к ИВС. Условия в изоляторе были, конечно, тяжелыми. Были главные задачи: чтобы люди не умирали, не болели, не сбегали и выполняли требуемые работы. И организация караульной службы, забота о своем личном составе.

Почему первым я назвал «чтобы не умирали»? Шла война. Мы были в осажденном городе. Лишенном водоснабжения и электроэнергии, с недостатком всего. Люди умирали на свободе. А к нам попадал контингент, не отличающийся в основном богатырским здоровьем. И в массе человеку всегда меньше внимания. В таких условия легко моментально сгореть.

Однажды по вызову наша выездная группа забрала деда-​алкоголика за пьянство и дебош. Он был абсолютно невменяем и буен, мы бросили его в пятую в наручниках, пока не очухается. На следующий день он не пришел в себя – белая горячка, мычит, орет, кидается, еды не ест. На второй день нашли холодным. Наверное, в мирном городе в настоящем ИВС он бы не умер.

Бывало, оформляю задержанного, смотрю на него…

— Наркоман?

— Нет…. На программе.

— СПИД?

Кивает.

— Гепатит?

Кивает.

(Судимых там тоже научился на раз отличать. Парой фраз обменялись, можно спрашивать, сколько и за что сидел.)

Завожу его в камеру:

— Господа, минуту внимания! Вот у этого СПИД и гепатит. Имейте ввиду.

Ему отдельную посуду арестанты выделяют, жмутся от него…

 

Иду к Тигре в госпиталь:

— Мне опять наркомана притащили. С полным букетом. Нафиг он мне там нужен?

— Нафиг их всех! Ну, ты его хоть отдельно посади.

— Ты же знаешь, что мне некуда их отдельно сажать…

Тигра идет скандалить к командованию. Через пару дней бюрократический механизм прокручивается, обвинения становятся уже не такими страшными в сравнении. Выкидываю наркомана с облегчением для всех.

Очень боялись вспышки чего-​нибудь кишечно-​инфекционного. Канализация ведь в городе не работает, людей привозят всяких. Случись что – и подвал покосит, и батальон, вместе же всё равно. Приходилось и бороться за выкидывание на свободу разных подозрительных в этом плане, и заставлять регулярные уборки делать с хлоркой.

Но люди всё же умирали, бывало. Такие дела.

Наведение порядка в службе включало в себя много аспектов. Например, я требовал поддержания чистоты на посту — чтобы не было лишних предметов, чтобы осуществлялась уборка (силами задержанных) на территории поста. Это давало дисциплину и возможность ожидать от подчиненных исполнения приказов для наведения порядка в других вопросах. Несмотря на то, что в добровольной армии все на «ты», нет званий, и вообще  с субординацией проблемы. Стандартный армейский способ знакомый тем, кто прошел срочную.

Служба у караульных не была легкой, отнюдь. Стояли три часа, шесть отдыхали. И так день за днем, неделя за неделей. День-​ночь. Холодный обед или холодный ужин. Отупляет. Новичкам объяснял. В сутках у нас 27 часов. Спать ты должен в перерывах дважды. Ты сменился, пока ты поешь, выпьешь чаю, то-​другое, встать должен за полчаса до наряда. Остается четыре часа на сон. И во втором перерыве ты тоже должен поспать хотя бы два-​три часа. Иначе ты уснешь на посту. Еще ведь боевая тревога может случиться или придется в бомбоубежище сбегать. Третьи шесть часов – твои, моешься, стираешься, занимаешься подготовкой, отдыхаешь, короче.

 

Нам полагалось четверо караульных, тогда через три дня каждый получал выходной. Но четверо имелось редко. Была текучка. Ко мне попадали новобранцы. А некоторые рвались на передовую, караулить мародеров им было скучно, и удерживать их морального права не было. Тот напросится в боевую группу и уйдет, этот оказался экскаваторщиком – забрали в автовзвод.

 

Я старался по возможности давать людям выходные «от себя». Брал один вечерний наряд на себя раз в три дня. Это освобождало одного человека на 15 часов. Все ребята у меня были местные, могли сходить в увольнение с ночевкой домой, чтобы морально отдыхали и не теряли концентрации.

Автомат-​автоматом, но их там семьдесят, а караульный – один. Подойдешь так на шум к открытой двери, тебя табуреткой стукнут и всё. Что взбредет в голову алкашу с белочкой или просто психу какому? Когда я заходил в четвертую, то оружие на всякий случай оставлял караульному. Там люди под расстрельными делами сидели, от них чего угодно можно ожидать. Расслабляться на подвале тоже было нельзя, хоть и не линия фронта.

Организационно я подчинялся Фобосу. Хороший умный парень, горный инженер, в отряде был с самого начала. Я познакомился с его женой и сыном – они некоторое время жили в отряде на пути в эвакуацию. Бэтмен возлагал на Фобоса много организационной работы. На него в свое время легла оружейка и обязанности ЗНШ. Над Фобосом по линии ИВС стоял еще Маньяк, у истоков был, так сказать. 

Следственных органов у нас было целых два: контрразведка и особый отдел. Контрразведкой командовал молодой нагловатый парень Саид. С ними  постоянно возникали служебные конфликты по поводу задержанных, изъятого. Контрразведка эта имела свою отдельную базу, какой-​то свой подвал и, видимо, какие-​то свои дела. В сентябре этому пришел конец. Бэтмен арестовал всю контрразведку, кроме Саида, которому удалось скрыться.

 

Особый отдел возглавлял Омега. Мне нравилось его серьезнейшее отношение к делу, и у нас был отличный контакт. Его инициативой и усилиями у нас появилась формализация в правоохранительной деятельности. Рапорты, протоколы допросов, изъятий. Как-​то он умудрился даже найти специалиста и провести экспертизу задержанного водителя на алкоголь, это казалось чудом. Было уверенное движение в сторону порядка и цивилизованности. Позже к Омеге присоединился доброволец-​россиянин с опытом работы в органах.  И они стали раскрывать массу уголовных преступлений.

 

И обычные бойцы также могли задержать какого-​нибудь дебошира на улице, с блок-​постов и из фронтовой зоны поступали подозреваемые. Отрабатывали и обращения граждан.

 

Всё это вынужденное разнообразие требовалось упорядочивать. Бэтмен отдал приказ о том, что каждый задержавший человека обязан написать рапорт по существу. Введение в жизнь тоже требовало какой-​то борьбы с несознательными пехотинцами.

— Алкаша тебе привел, забирай на подвал.

— Пиши рапорт.

— Какой такой рапорт? Да не хочу я писать…

— Или ты пишешь рапорт, или я сейчас этого постороннего человека выставляю с территории части.

— Ладно-​ладно. Эй, мужик! Иди отсюда и больше так не делай.

 

В целом задержанные разделялись на несколько категорий.

Мелкие правонарушители. Основная масса. Комендантский час, пьянка, дебош. Фактически сюда же относились и мародеры. Мародерство само по себе тяжкое преступление в военное время. Ходили слухи о расстрелянных другими отрядами мародерах. У нас мародерам назначалось 30 суток ареста. Обычный случай: взрывом разбило витрину закрытого магазина, туда полезли некоторые граждане за поживой. Был у нас такой яркий персонаж. Бомж в полном обличье. Но в новеньких лакированных итальянских туфлях. Кстати, так они ему и достались, в них ушел после отсидки.

 

Назначение срока таким товарищам я взял на себя. Стандартно выдавал за появление в нетрезвом виде на улице 10 суток, с отягчающими (комендантский час, сопротивление) – 15 суток, дебоширам, хулиганам – до 30. Но зависело от образа жизни человека. Так неработающий бомжеватый субъект получал по максимуму. Нормальный работяга – меньше минимального. Попался как-​то рабочий газоснабжающего предприятия: «Мы пашем, газа в городе за всё время не было три часа». Назначил ему трое суток, отпустил через двое.

 

Мне было необходимо знать, что представляет из себя подопечный. Для этого я разговаривал с каждым поступившим. Поздним вечером после всех ужинов, построений и решений вопросов на завтрашний день пара часов тратилась на беседы. Спрашивал не только про конкретную провинность, с этим всегда было всё просто:

— За что задержали?

— Ну… это… пива выпил бутылку… или две…

 

Спрашивал, чем человек зарабатывает на жизнь, на что живет сейчас, где живет, с кем…

Дело, понятно, я имел в основном с маргинальной частью населения Луганска, поэтому нет никаких причин распространять наблюдения на всех. Но тенденция, та же тенденция, что есть и в России, была заметна. Состояние и структура экономики Украины таковы, что множится число неквалифицированных работников, не занятых настоящей работой, малообразованных просто.

 

— Кем работаешь?

— Нууу…. Помогаю. На рынке.

 

— Какая профессия у тебя?

— Стройка, на стройке я.

— А профессия какая? Что делаешь?

— Кладку делаю.

— Это называется «каменщик».

 

— Какая у тебя профессия?

— Каменщик.

— Как называется штука, которой ты раствор укладываешь?

— Мастерок.

— Неправильно. Кельма. А что такое «расшивка»?

— Не знаю.

 

-Ты кем работаешь?

— Я университет только окончил.

— И какая у тебя квалификация в дипломе?

— Психолог.

— Проверим, какой ты психолог. Расскажи мне про Юнга что-​нибудь.

— Эээээ….

 

И это культурный и промышленный Донбасс. Что там на западе Украины творится?

Когда на подвале находился хороший сварщик, слесарь, электрик, за него ухватывались. Лишнего времени под арестом не держали, конечно. Некоторые хорошие работяги, отсидев, оставались в батальоне в качестве бойцов или вольнонаемных на должностях техников.

 

Другой категорией подопечных были преступники. Люди, совершившие конкретные доказанные уголовные преступления. Одного взяли за карманную кражу, спрашиваю у него самого. Он улыбается:

— Да так. Кошелек с пола поднял.

Понятно всё и мне, и у него вопросов лишних нет.

 

Проблема с такими людьми состояла в том, что у нас-​то кроме ИВС и органов следствия больше ничего не имелось. Не было возможности преступника осудить и направить в места заключения. Вот мы и держали их без срока. До тех пор, пока ситуация не изменится, пока в республике не заработают гражданские институты.

 

Для родственников это часто оставалось непонятным. Не раз приходилось объяснять и успокаивать:

— Да, сидит уже полтора месяца. Нет, скоро мы его не выпустим. Да вы поймите, при мирной жизни за его художества ему бы дали лет пять, а вы тут «целых полтора месяца». Нет, мы не будем держать его тут вечно. Не беспокойтесь, вы же видите, что жизнь потихоньку налаживается, всё будет хорошо с ним.

 

Все равно мы исходили из здравого смысла и объективной необходимости. Люди, даже и совершившие проступок, остаются людьми. И не от хорошей жизни с ними это произошло. Если командование видело, что грех человека не столь уж велик, что он проявил себя добросовестной работой, что действительно хочет воевать за свою землю, а не просто избежать чего-​то, его могли принять в батальон. И люди становились в наши рядах, отличались в боях.

 

Были и тупиковые ситуации. Были такие, которых только расстреливать следовало по совокупности. Но Бэтмен не играл с такими вещами, не было у него жестокости, не было решений, определенных эмоциями.

 

Был один ополченец из другого отряда. Пожалуй, ГБР был единственным отрядом, который имел достаточный авторитет, чтобы арестовать за нарушение бойца любого другого батальона. Этот авторитет основывался на всеобщем уважении и доверии к чести нашего командира прежде всего.  Боевые качества наших ударных групп тоже знали, но нас было не так и много, если бы уж против нас кто-​то захотел начать войну. А случай разоружения «за беспредел» одного из отрядов совместными силами МО был.

 

Обычно задержанный за пьянку или дебош ополченец садился к нам в ИВС, к работам его привлекали, если только сам очень просил.  Через несколько дней его передавали на руки его собственному командованию под обещание наказать своей властью. Штук шесть случаев припоминаю.

 

А тут вышло… Проступок был подрасстрельный. Мужик сам хороший, но пьянка… И отряд его вышел на конфликт, штурмануть нас собирались, до пулеметов нацеленных дошло. В общем, человек завис на подвале. Я и с родными его познакомился, с женой, с сыном, с родителями. Хорошая семья у него, каждый день приходили, волновались, передачки носили, поддерживали. Но обещать им было нечего, кроме того, что жив будет точно.

 

Еще одна категория – «политические». Хороший пример: Сергей Сакадынский. Не слишком  известный луганский журналист, пытался «объективно» освещать начало событий. Я читал его материалы потом. Нацистской или явно проукраинской позиции там не было, но и антифашизма тоже. Почему я взял «объективность» в кавычки? – А нельзя так. Существуют явления, к которым у нормального человека не может быть нейтрального отношения. Фашизм – одно из таких. А когда ты посмеиваешься, поплевываешь в обе стороны, играешь в объективность, то это выглядит поддержкой фашизма, пусть и не явной, не активной. Да и является поддержкой. Нельзя «находиться над схваткой», когда идет война. Этого не поймут обе стороны.

 

Идеологический противник, пропагандист опаснее простого солдата врага. Идеологической накачкой часть населения Украины превратили в зомби. А Сакадынский не был нам другом. Он и сам это признавал в наших разговорах. И его последующие интервью украинскому ТВ это подтвердили. Иметь такого в своем армейском тылу? В общем, он был под арестом под подозрением, превентивно и во избежание. Был бы вместе со своим народом, трудился бы на благо всех, а не в надежде выгодно продать материал, устраивающий хорошего покупателя – ничего бы с ним не случилось.

 

И его жену вместе с ним забрали по тем же подозрениям. Но она отсидела всего несколько дней, затем работала санитаркой и жила в госпитале вместе с нашими. Когда ее совсем освобождали, я сказал ей: «Ты уйдешь отсюда озлобленной к нам. Просто запомни. Когда ты жила тут, у тебя были: пища, вода, электричество и надежное бомбоубежище. Взамен на несложную работу. А во всем городе этого не было почти ни у кого».

 

Разные еще люди были. Отец со взрослым сыном попали в облаву на минометчиков и пробыли под следствием месяца полтора. Особый отдел в итоге не нашел реальных доказательств их вины, отпустили. Но также не нашлось и доказательств их невиновности. А если они были причастны? Тогда их отсидка предотвращала последствия каждый день.

 

Был случай уже во время сентябрьского перемирия. В городе наши задержали два автомобиля с харьковскими номерами. Таксисты из Харькова привезли нескольких луганчан с Украины. Все отправились в ИВС, расследование, допросы. Беседую сначала с таксистами. Два пацана молодых, дети практически. У одного машина в кредит, у другого – хозяину принадлежит.

— Вы вообще о чем думали? Сколько хоть взяли за поездку?

— Тысячу гривен.

— И за эту тысячу через линию фронта, тут же стреляют везде… Вы хоть понимаете, что тут вообще происходит? Что война идет?

— Ну, вроде люди ездят…

— Вы понимаете, что против нас –  ЛНР, воюет Украина? Что вы приехали сюда с вражеской территории?

 

Молчат. Нужда заставила, а риска просто не понимают. Отпустили их через два дня. Сказали, чтобы по городу не крутились, а сразу ехали домой. Через день приезжают бойцы от Лешего:

— У тебя такой-​то и такой-​то действительно на подвале сидели?

— Сидели, — отвечаю, — мы их проверили — обычные таксисты. Отпустили домой, машины отдали.

— Понятно, не врут, значит…

— А что спрашиваете-​то про них?

— А они у нас на подвале сидят.

— Так вы их отпустите?

— Отпустим, чего там.

— Как бы они потом в Зарю на подвал не залетели от вас…

 

Так ржали над этим случаем… Пацаны бонусом к тысяче гривен получили еще и круиз по всем подвалам Луганска. Грустно, но и смешно.

 

Приехал с ними взрослый мужик. Председатель профкома одного большого предприятия. Был, говорит, в Киеве, на профсоюзной конференции. Это когда город украинская артиллерия разносила. Мы с ним очень долго беседовали.

— Я подобных тебе «профсоюзных лидеров» считаю паразитами в обществе. А при войне – особенно. Вот ты, пока рабочих твоего предприятия убивали снарядами, пока они под обстрелами пытались поддерживать обеспечение города, ты на их денежки, на их профсоюзные взносы в киевской гостинице проживал, кушал в ресторане. Так ведь?

— Ну, я там и свои тратил.

— А какие это свои? Ты их заработал разве? Какая от тебя была польза?

— Мы же права работников защищаем.

— И что ты конкретно защитил?

 

Вспоминал он, старался… В общем, за свои десять лет на профсоюзной должности он выиграл один суд по задолженности по зарплате уборщицы на сумму 10 тысяч гривен.

А получал сам штук семь минимум. И нашел я у него пустой бланк профсоюзной путевки с печатью и подписью. Не все же два месяца он на конференции был, наверное, и отдохнул в санатории.

 

— Значит, 10 тысяч гривен – это вся польза от тебя… А ты знаешь, профсоюзный лидер, кто такие были Сакко и Ванцетти?

— Нет, улицу только такую знаю.

— А они действительно защищали права рабочих. И их за это казнили. А ты…

 

Этого кадра я решил вообще не выпускать. Оставил в тетрадке без срока. После меня уже его освободили. И ведь неглупый, и внутренний стержень у него был. В рабочей одежде мужиком выглядел, взгляд даже поменялся, хвалили его на окопах. Но паразитом-​то жить удобнее…

 

Среди пассажиров были двое братьев молодых. Работали где-​то на Украине «подай-​принеси».

— Зачем приехали-​то, дорогие мои, в родной город, неужели в ополчение вступать?

— Та ни… За зимней одеждой.

 

Вот какие нервы тут выдержат? Вкатил им 20 суток. Отработали, вышли и, наверное, смылись снова на Украину. Может, их мобилизовали, и они теперь с нами воюют.

 

Надо сказать, что таких неприятных диалогов у меня хватало. Посадили одного за хулиганство, быковал у себя на районе. В 25 лет уже отсидка есть. И в камере уголовного авторитета изображает, дескать, и на тюрьме королем будет. «Начаааальник….»

— А тебе война похрен?  

— Нет, не похрен.

— А что ты живешь-​то так?

— Как? Нормально живу.

— Ты обстрелы ежедневные видишь? Видишь, что гражданские гибнут каждый день? Женщин и детей разорванных видел?

— …. вижу…

— И тебе на это похрен?

— Нет, не похрен.

— А Родину защищать?

— А я… в армии не служил, не умею.

— А кто умеет? Кто, мать твою, должен защищать твой город? У нас деды по 60 лет в строю, бабы, вон пацан сидит 18-​летний с автоматом, россияне бросают семьи, работу и приезжают сюда твой город защищать от нациков. А ты, мразь, здоровее меня в два раза, в каждой руке по пулемету можешь удержать. Но жрешь водку на бабушкину пенсию и на ворованное.

 

Схватил дубину и отхерачил его от всей души. И помогло! На следующее утро всю наглость как рукой сняло, побежал на работы со всем рвением. Конечно, человека из такого быстро не сделать, но потаскал мешки, покопал окопы — уже польза.

 

Применять насилие приходилось. Эта практика существует и в мирное время в соответствующих учреждениях. Как еще прекращают неповиновение в тюрьме? Дубинками и в карцер. А у нас и карцера нет, и даже двери в камерах открыты. Чтобы удержать буйного невменяемого алкаша внутри камеры, его нужно прилично избить. Не оружие же применять.

 

Старались минимизировать, конечно. Привозят бойцы кого-​нибудь:

— А что он у вас хромает и морда разбита? У нас докторам больше делать нечего?

 

И уже не разберешься, или действительно жесткое задержание было необходимо, или у бойцов лишняя энергия и злость изливаются. В итоге командир жестко эти вопросы отрегулировал, ситуация нормализовалась.

 

Вот другая дилемма. Берем, например, наркоторговца. В мирной жизни его положено лет на десять в тюрьму определить. А у нас из наличных вариантов – застрелить или отпустить. Сидеть у нас он тоже не может, так как заразный сам. Что делать? – Отпинали, пообещали в следующий раз убить и выкинули.

 

Когда я должность Субботе сдавал, то говорил ему, что охраняет задержанных и поддерживает порядок не автомат у караульного (его и отобрать можно), а чувство страха. Поэтому некий уровень насилия необходим, иногда морды бить нужно, тем более, заслуживающие всегда есть. Правда, он все равно так никого и не ударил, мягкий человек в этом отношении.

 

Хороший  парень, мы вместе много времени проводили по службе, сблизились, разговаривали о многом. Луганчанин, работал в семейном зоомагазине, сначала рванул с женой в эвакуацию. Но не смог усидеть, вернулся вступать в ополчение. После убийства Бэтмена его и нескольких других – Маньяка, Фобоса, Омегу, арестовали эти же убийцы. Он до сих пор сидит на подвале у Плотницкого, хотя даже к тем липовым обвинениям вообще никакого отношения не имеет. Надеюсь, что жив.

 

Не нужно думать, что на подвале была какая-​то мрачная гестаповская атмосфера. Народ на работу ходил с удовольствием. Смеялись, трепались, чай на свечках кипятили, курево мы давали. Передачки с продуктами от родных уставал таскать. Бывало, записки передавал в нарушение всех правил (прочитывал, конечно).

 

Общался я людьми много. Разговаривали о текущем положении, о политике. Многие и не понимали толком причин происходящего на Украине, причин войны. Есть много вещей, цели которых нужно было объяснять. Говорили как-​то о вмешательстве США:

— Вот вам простой пример. В этой самой студенческой общаге чуть не в каждой комнате лежат одинаковые коробки с презервативами, в подсобке администрации – целый склад. Это ведь «гуманитарка» от американских «друзей». Их бесплатно раздают. Зачем, знаете?

Это программа по сокращению населения. У нас в России в 90-ых были «Центры планирования семьи», работающие полностью на американские деньги. Гормональные противозачаточные, презервативы бесплатно, с абортом помогали. Теперь и войной у вас население сокращают.

 

— У тебя сто причин, почему ты воевать за свою землю не хочешь. Матери он помогает… Воды две баклажки принести… В твоем районе позавчера троих женщин убило, не? Хатаскраю? А если мать твою фашисты убьют? Ах, вот тогда пойдешь. А может, лучше отогнать их от города, тогда и мать жива останется? А если вы хатаскрайщики, то с вами и можно делать что угодно: бомбить, грабить, на колени ставить…

 

Все слышали. Около десяти человек из моих подопечных встали в ряды батальона. Думаю, и мои беседы тоже на это повлияли.

 

И даже среди наших бойцов полного понимания политической повестки не было. Сильные духом, настоящие, но не все понимают глубины.  В одном разговоре затронули языковой вопрос. И товарищ мне высказывает:

— Справедливости ради, с русским языком нас так особо не ущемляли. Разговаривать никто не запрещал…

И мне пришлось ему дать статистику по сокращению процента школ с преподаванием на русском, и в общаге нашей курсовики по спецпредметам на мове, хотя ни студентов, ни у преподавателей украинский – не родной.

— Тебе ведь справку какую-​нибудь на украинском выдавали? Ну и что, что ты можешь прочитать? Почему не на твоем родном? А заявление в суд? Примут по-​русски? А решение тебе все равно на украинском дадут. Точно всё поймешь или перевод потребуется? Сама постановка вопроса о том, что тебе могут запретить говорить на своем родном языке… Сама хоть теоретическая возможность такого – это сегрегация, этноцид и фашизм.

— Да… действительно…

 

Политическая и пропагандистская работа была необходима. И требовалось заполнить информационный вакуум. Нет электричества – нет ТВ, нет радио, нет интернета. Газетка XXI век иногда выходила, судя по содержанию, редактор в августе не был уверен, чья возьмет, нейтральненько так было и отстраненно от вынужденного официоза.

 

Ополченцы хотя бы приблизительно знали обстановку на фронтах, сами видели и доводилось командирами. А гражданские… На них падают мины и снаряды, вокруг города бухает, по улицам носятся машины с вооруженными людьми. Что может понять о происходящем бабушка? Что кроме страха чувствовать? Что гражданские думают о нас? Посмотрит человек с улицы в наш двор. Вот часовой с ленивым видом. В глубине стоят мужики с автоматами, разговаривают, смеются. Чем мы вообще занимаемся?

 

И я, получив добро от командира, стал выпускать боевой листок батальона. Без отрыва от основных обязанностей. Компьютер, принтер, бумага из университетского имущества, линия от дизель-​генератора. Тексты писал совсем уж за счет сна — в то время поспать больше четырех часов казалось роскошью. Политическая статья, статья о батальоне или интервью с бойцами, сводки с фронта, раз в три дня получалось выпускать. Начинал со 100 экз., в конце было более 500. Можно было хоть три тысячи печатать – народ расхватывал влет. Я просто клал пачку на посту, проходящие люди разбирали за час. Пытались и расклеивать в городе, но вышло всего раза три выехать – в нашем районе, в центре, на рынке, на ОГА вешали. Времени не хватало на это.

 

Делалось с главным расчетом на гражданское население, прорвать информационный вакуум, показать человеческое лицо ополчения, наши общие – всего народа Донбасса, цели. Нравилось и бойцам, благодарили, Саныч был доволен. Удалось сделать всего 13 выпусков, затем новые задачи не оставили времени совсем.

 

В сентябре батальон воевал под Смелым, на Бахмутке, у Славяносербска. В Луганск потянулась обратная волна беженцев. Новый приток ополченцев из них, в том числе много молодежи. В августовском составе у нас, пожалуй, было 80% старше тридцати пяти лет. А если исключить россиян, среди которых молодых было относительно больше, то и старше сорока лет. Люди советской закалки, убежденные антифашисты. А вражеская пропаганда за годы независимости от разума основательно испортила мозги молодым не только в Галиции, но и Донбасса даже коснулось.

 

В городе появились свет и вода, открылись магазины – с прекращением осады возвращалась жизнь. День города. Первое увольнение у меня было. После двух с половиной месяцев без выходных и с 16-​часовым рабочим днем такая радость.

 

А потом для меня началась выборная кампания. Саныч подозвал как-​то и сообщил, что он собирается выдвигаться на пост Главы республики, а мне предлагает заняться работой предвыборного штаба.

 

Тут для меня возник принципиальный вопрос. Я служу в армии ЛНР народу Донбасса, а не Беднову А.А. Но выборный штаб – это уже прямая работа на интересы конкретного человека. Следовало ответить себе, нравственно ли это для меня лично, действительно ли избрание Бэтмена на пост Главы будет благом для республики, достоин ли он такой чести, способен ли справиться с задачей. Это ведь было предложением, а не приказом, я мог отказаться. Раздумывал я одну секунду и ответил себе положительно на все эти вопросы. Беднов был лучшим кандидатом на высший пост республики, и за это стоило бороться.

 

Однако, у меня были сомнения в собственных способностях справиться с комплексом этих задач. Я предупредил, что могу взять на себя идеологическую часть, программы, агитацию, план кампании, но необходим человек из местных с широким кругом знакомств в сферах, способностью решать вопросы во всех кабинетах и организационными способностями. Саныч улыбнулся, сказал, что тут нам всем приходится решать задачи, которыми раньше заниматься не приходилось, и людей пообещал подыскать. Так я возглавил избирательный штаб.

 

Активно туда вошли четыре человека. Кот, бывший у нас военным журналистом. Питерский, человек с интересным опытом в политике (даже в мэры Петербурга когда-​то баллотировался), войнах и в журналистике. Отличный мужик, только мы с ним срабатывались неважно. Цели видели одинаково, но пути всегда разные, как шестеренки с разным шагом. Светлана, гражданская, бывшая актриса луганского Русского театра. Князь, командир роты, недавно целиком вошедшей в состав батальона. Князь был практически тем человеком, который и требовался. Умный, харизматичный, боевой командир, имел некоторый опыт в политике Луганской области до войны. Жаль, что от обязанностей командира подразделения он не мог отстраниться, проводил много времени на фронте, нам его часто не хватало.

 

Я же передал ИВС под начальство Субботе и сосредоточился на выборах. Трезво оценивая, состав штаба был от идеала очень далек, старания не решали всех проблем. Остро не хватало времени. От объявления выборов до голосования оставалось что-​то около месяца. График вынуждал все время решать горящие вопросы, не давая заняться стратегией и политикой. По принятым законам нам предстояло в неделю сформировать общественное движение, это было обязательным условием для выдвижения от него кандидатов в депутаты законодательного органа республики и кандидата на главный пост. На пост главы допускалось и самовыдвижение, но понятно, что без команды, без поддержки широкой силы в этом мало смысла.

 

Затем неделю на официальную регистрацию движения. Затем выдвижение списков и кандидата. Затем сбор подписей. И где-​то там в конце оставалось несколько дней, которые возможно было посвятить только нормальной предвыборной агитации. Сплошной цейтнот.

 

Препятствия встречались везде. Просто получить текст закона о выборах было серьезной проблемой. На офсайте была опубликована куцая выдержка, а за полным текстом пришлось побегать по кабинетам ОГА.

 

Конечно, против нас включился административный ресурс. Тут у меня не было иллюзий. Я и не рассчитывал на честную игру со стороны Плотницкого. В нашем планировании стояли мероприятия по нейтрализации нечестных приемов с их стороны.

 

Вот тут у меня с Бэтменом случилось расхождение. Думаю, Александр Александрович относился к избирательному процессу и вообще к политическому процессу не столь серьезно, как следовало. И виной тому его слишком большое доверие к людям, романтичность какая-​то. Слишком хорошим человеком был, чтобы с волками вести себя волком.

 

Мы же говорили об этом. Вот пойдет голосование, участки будут в школах, комиссии из учителей, сверху пойдет указание на подтасовку. Как мы станем блокировать? Нам нужно выбить административный ресурс у противника, переманить на свою сторону чиновников, чтобы оградить себя от бесчестной игры. Я предлагал работать с министрами правительства, привлечь на свою сторону мэра Луганска Манолиса Пилавова. Саныч просто махнул рукой:

— Зачем нам эти старые коррупционеры?

— А какой у нас ресурс? Я разве буду обеспечивать нам честное голосование, честный процесс? У меня, кроме автомата, ничего нет, а он тут не поможет.

— У нас самый главный ресурс есть. За нас министерство обороны.

 

Вот тут Саныч допустил стратегическую ошибку. Он считал, что имеет эту поддержку. На самом деле МО никаким ресурсом не было. Бэтмен действительно имел весомый авторитет среди командиров. Но этот авторитет не мог трансформироваться в административный ресурс, не мог и заменить его. Речь ведь шла не об установлении военной диктатуры путем путча.

 

Ситуация со «стрельбой на выборах» это показала. Плотницкий отдал команду не допустить нас до выборов любыми путями. Я утверждаю это на основании реальных действий, предпринятых его администрацией против нас.

 

Мы подавали пакет документов, требующийся для регистрации общественного движения.Учреждение, куда следовало обращаться, занималось регистрацией прав, а их непосредственное начальство сидело в ОГА в юротделе. Мы отлично видели, как по телефонам проходят команды. «Запятая не там, приходите через неделю».

 

Пришлось ставить вопрос перед Бэтменом. Или он решает эту проблему, или выборы для нас окончены. Бэтмен поехал в этот отдел регистрации.

 

Контору охраняла подчиненная Плотницкому «Заря», бойцов 5-6. И они тоже получили конкретную команду. Формально конфликт развернулся из-за того, что охрана требовала, чтобы оружие на входе сдали все. Никто не противоречил, но у Бэтмена было удостоверение, которое позволяло ему находиться вооруженным вообще везде. Самое официальное.

 

Накачанный сверху боец «Зари» встал в позу и в разгаре препирательств по поводу пистолетов Бэтмена стрельнул в пол пару раз. Осколками кафеля и оболочками пуль поранило троих наших. Князя в том числе. Ранения небольшие, но сам факт в тех условиях вполне мог спровоцировать настоящий бой, инцидент был вполне достаточен.

 

В конце концов Саныча с пистолетами и меня пропустили, мы вытащили из-​под стола того пьяного чиновничка и регистрация прошла этот этап. Стрелявшего охранника кто-​то там пообещал посадить на подвал.

 

Но мы не выиграли здесь. Если такой простой вопрос требует личного вмешательства самого Бэтмена и проходит с таким конфликтом, то… По-​хорошему, кандидат в Главы республики Беднов такой вопрос должен был решить одним телефонным звонком. И где была та поддержка министерства обороны?

 

Еще был эпизод. Для проведения учредительного собрания нашего движения «Фронт освобождения» мы договорились с залом Русского театра. Директор рассыпалась в приязни сначала, но потом потребовала разрешительную бумагу от министерства образования и культуры. Что ж. Я съездил в ОГА, получил такую от Леси Михайловны, тоже раскланивались и улыбались. А потом Леся привезла к нам в расположение собственный приказ о запрещении. С виноватым видом извинялась. Мы-то провели собрание в форме митинга прямо напротив театра, под памятником Ленину. Всё отлично сделали. Но давление Плотницкого так просто нельзя было одолевать всякий раз.

 

Так или иначе мы добрались до сбора подписей, увы, тут я выбыл из борьбы из-за пневмонии. Конечно, я сначала две недели кашлял и задыхался, надеясь, что пройдет само, но сдаваться на госпитализацию таки пришлось. Подвал со сквозняками, беготня и постоянный холод в помещениях достали.

 

Пока я лечился, наши собрали подписи (их требовалась всего тысяча), сдали их, а ЦИК просто отказался их принимать. В сформировавшемся государстве в таких случаях подают в суд, но в ЛНР никаких судов не было. Это стало концом кампании. Бэтмен почему-​то не стал или не смог бороться дальше. Наш штабной коллектив был крайне разочарован.

 

Мы бы выиграли на честных выборах при всех недостатках нашего выборного штаба. Уважение к Санычу было в городе и в ЛНР огромным. Плотницкий не дал нам выйти на голосование именно из-за того, что проиграл бы тогда. Просто посмотрите видео Бэтмена, как и что он говорил. Сравните с речами Плотницкого. Небо и земля. Где ж только эти честные выборы бывают…

 

Жаль. Я ощущаю свою вину за то, что не сделал большего. Сделали, что смогли. Такой шикарный конно-​спортивный праздник Князь устроил, на митингах выступали, проводили встречи. Договоры о поддержке были с Лешим, с коммунистами. Но многое из запланированного не удалось. Не сумели развернуть газету, не смогли толком выйти за пределы Луганска.

 

Саныч слишком по-​хорошему, на мой взгляд, относился к сопернику. Не был готов к нечистой игре, не думал даже о силовых методах. Я пытался вызнать, есть ли поддержка его кандидатуры за речкой. Говорил, что есть, но вместо имен улыбался.

 

Плотницкий провел выборы между самим собой. Единственная допущенная им «конкурирующая» партия даже свои ролики снимала в его приемной.

 

Когда я вышел из госпиталя, оказалось, что в связи с окончанием выборов для нас у меня нет ни задач, ни должности. На дворе перемирие, бойцов на фронте хватает. Я день побродил без дела по расположению и написал рапорт на увольнение. Так или иначе я обещал своей девушке осенью вернуться домой.

 

Я мог бы еще остаться под насущно необходимые задачи. Бэтмен предлагал мне раньше в случае его победы на выборах войти в правительство и заниматься идеологической работой. В этом была крайняя необходимость. Следовало провести четкую линию антифашистского принципа нашей борьбы, определить высшие цели республики. Здесь до сих пор нет идеологической ясности. Спроси у ополченцев про цели войны, услышишь и про большую Новороссию, и про Киев, и про Львов, и про границы областей. А борьба идет не за территории, а за души людей. И работа с детьми и с молодежью – самое важное.

 

Саныч не хотел отпускать, мы довольно долго разговаривали. Он сказал, что ему «обещали» в будущем пост мэра Луганска, и у меня в этом плане есть перспективы. Я ответил, что всё уже решил, что предпочитаю родной город. Но кроме того я не поверил. Его не пустили бы. А Саныч, похоже, верил.

 

Батальон из своей кассы оплатил мне дорогу домой. Из Луганска я привез свой шеврон ГБР «Бэтмен» как предмет памяти и гордости и осколок от 152-мм снаряда в качестве сувенира.

 

После подлого убийства Бэтмена и еще шести бойцов по сию пору несколько наших сидят на подвале Плотницкого, чтобы «оправдать» это преступление, снять ответственность за него с виновников.  Война оборачивается и так. Другие воюют в составе бригады. Полтора года почти уже, кто с самого начала. Мы не отдали город фашистам тем летом, наши не отдадут республику и сейчас.