• © Из личного архива Константина Косачёва

— Какова была цель визита Евгения Примакова в США и в каком качестве вы были в составе делегации, летевшей правительственным бортом, сделавшим разворот над Атлантикой?

—На тот момент я был помощником председателя правительства Российской Федерации по международным вопросам и принимал непосредственное участие во всех контактах уровня аппаратов председателя правительства России Евгения Примакова и вице-президента США Альберта Гора.

В планах российско-американских отношений было проведение очередного заседания совместной комиссии по торгово-экономическому сотрудничеству. Эта комиссия работала достаточно регулярно, в её работе принимали участие почти все члены российского и американского правительств, а также руководители крупных компаний. То есть это были очень важные, значимые мероприятия, которые реальным образом продвигали вперёд торгово-экономическое, научно-техническое сотрудничество между Россией и США.

И целью очередного визита Евгения Максимовича Примакова в Вашингтон было как раз проведение такой комиссии.

— Насколько неожиданным было известие о начале бомбардировки Белграда?

— Американцы публично заявляли о намерении провести военную операцию в Югославии под флагом НАТО. Их целью было прекращение военной операции против Косова, как они это тогда называли. Также они публично говорили о том, что сопутствующей или даже основной целью является смещение господина Милошевича с позиции президента Югославии и замена руководства этой суверенной страны.

• Последствия удара НАТО по жилому кварталу

Но, напомню, это был 1999 год. И мы были очень заинтересованы в том, чтобы эта комиссия состоялась, но не на любых условиях. Поэтому, когда стало понятно, что американцы ведут дело к атаке на Югославию, с российской стороны Евгений Максимович Примаков чётко заявил, что если США начнут эту операцию, то проведение заседания комиссии, как бы мы ни были в нём заинтересованы, на американской земле станет невозможным. Американцы это знали задолго до 24 марта. Но на наши прямые вопросы: «Будет такая операция или нет?» они не говорили ни да ни нет.

— Почему они так поступали? Ведь, как я понимаю, у Гора и Примакова сложились довольно тесные отношения во время работы комиссии? 

— Господин Гор был ограничен американским законодательством и не имел права что-то говорить по поводу предстоящей операции, поскольку если США проводят военную операцию за пределами страны и в результате гибнут американские военнослужащие, то ответственность за их гибель возлагается на того, кто рассказал хоть что-то об операции.

Чем ближе мы подходили к согласованной дате вылета в Вашингтон, тем более частыми становились контакты с американской стороной. Вплоть до того, что был телефонный разговор уже из аэропорта Внуково, где стоял российский самолёт. Был разговор из ирландского аэропорта в городе Шеннон, где наш самолёт делал промежуточную остановку. И последний уже разговор был на борту, примерно через четыре часа после того, как мы преодолели больше половины пути в направлении Вашингтона. Этот разговор был организован по инициативе Гора, который позвонил на борт нашего самолёта.

И в этом последнем разговоре Гор сказал: «Всё. Теперь я могу сказать: в эти минуты начинается военная операция — мы начали бомбить Югославию».

• Разрушения после бомбардировок НАТО по жилым кварталам

— Как отреагировал на это Евгений Максимович?

— Примаков заявил Гору, что в такой ситуации визит в США российской правительственной делегации становится невозможным. Я присутствовал при этом разговоре. Он пригласил пилота, выяснил, хватит ли нам запаса топлива, чтобы вернуться обратно в Шеннон, а затем в Москву. Убедившись, что запас есть, он попросил связать его с Борисом Ельциным. В Москве была ночь, но по просьбе Евгения Максимовича президента разбудили. Примаков доложил ему содержание разговора с Альбертом Гором и получил согласие президента Российской Федерации. Самолёт развернулся. 

— Как отреагировал командир экипажа? У него не было опасений, что этот разворот может быть рискованным для полёта?

— Нет. Я присутствовал при докладе пилота Евгению Максимовичу Примакову. Техническое состояние самолёта не вызывало сомнений. Речь шла только о запасе топлива. И со стороны командира экипажа было предельно чётко сказано, что топлива хватает. У экипажа под рукой были все расчёты и понимание того, что точка невозврата на тот момент пройдена не была.  

• Константин Косачёв и Евгений Примаков

— Сколько человек было на борту самолёта и как они восприняли это известие?

— В той части самолёта, где проходили переговоры, мы находились вчетвером. Кроме Евгения Максимовича и меня, там были заместитель министра иностранных дел Георгий Мамедов, который курировал отношения России с США, и генеральный директор ИТАР-ТАСС Виталий Игнатенко. Когда решение было принято, Евгений Максимович вышел в салон, в котором находились почти 100 человек. Понятно, что люди к этому моменту устали от длительного перелёта и надеялись на скорейшее прибытие в Вашингтон. Евгений Максимович объявил им о том, что состоялся завершающий разговор с Альбертом Гором, что началась военная операция НАТО в Югославии, что об этом был доклад президенту Российской Федерации и принято решение о возвращении в Москву.

Потом Евгений Максимович мне говорил, что не знал, каким образом отреагирует основная часть делегации. Но был приятно удивлён, когда весь салон взорвался аплодисментами. Это было так. И я при этом присутствовал. Это было такое единодушное одобрение этой принципиальной позиции, несмотря на усталость, несмотря на желание побыстрее завершить полёт. Все понимали, что это история и что история творится на их глазах.

— Сколько времени вы провели в полёте в тот день?

— По нашим подсчётам потом выяснилось, что с учётом всех стадий этого перелёта между вылетом и посадкой в аэропорту Внуково-2 прошло 26 часов. Мы второй раз совершили промежуточную посадку в Шенноне. Ну и затем прилетели в тот же аэропорт Внуково-2 в Москве.

— Почему это решение стало таким значимым для истории?

— Это было первым проявлением нашего несогласия, несогласия России как государства с той политикой, которую вели Соединённые Штаты Америки и их союзники по НАТО в, казалось бы, изменившемся после окончания холодной войны мире — а на самом деле никоим образом не изменившемся. 

С моей точки зрения, это абсолютно точно поворотная точка и в прямом, и в переносном смысле в отношениях России и Запада. Это обозначение нами категорического несогласия с линией Запада на выстраивание однополярного мира.

И это в конечном итоге предопределило весь дальнейший ход событий. Тогда из этой точки мы могли бы выйти, сохранив всё-таки доверие друг к другу, сохранив партнёрство в тех вопросах, которые объединяют Россию и Запад. Но мы продолжили движение в противоположных направлениях по той причине, что Запад никоим образом не пересмотрел свою линию в отношении окружающего мира, в отношении Российской Федерации, а во многих ситуациях просто-напросто усугубил. Вот так проходил этот важнейший сюжет в современной истории международных отношений.

— С момента распада СССР мы пытались наладить дружбу с западными странами. Эта политика имела успех? Она была вынужденной мерой для нас или можно было без этого с самого начала обойтись, не доводя ситуацию до «разворотов»?

— Эта политика не была вынужденной. Она была следствием весьма наивного восприятия ситуации. Тогда казалось, что холодная война закончилась по взаимному выбору сторон. Что обе стороны отказываются от конфронтации и стремления доминировать. Я не согласен с теми, кто утверждает, что мы проиграли в холодной войне. Нет, это было наше осознанное решение — выйти из этой войны. Мы поняли, что конфронтация более не отвечает нашим национальным интересам. И мы полагали, что то же самое будет делать Запад, который точно так же откажется от военных блоков или хотя бы от их расширения. Что он откажется от попыток обеспечить одностороннее военное превосходство. Полагали, что мы будем сотрудничать.

Это было наивное настроение той эпохи, которое в полном объёме олицетворял собой Андрей Козырев. Которое олицетворял и президент Ельцин на тот момент. И привело это к совершенно бездумной сдаче очень многих принципиальных для нас позиций в современном мире, которые тут же были заняты нашими, как потом выяснилось, оппонентами и даже противниками, а никак не партнёрами. Поэтому период российской государственности времён Ельцина, во всяком случае с точки зрения наших позиций за рубежом, я считаю одним из самых неудачных в истории внешней политики России. 

О том, как сам Евгений Максимович Примаков оценивал своё решение, поделился с RT его внук, глава Россотрудничества Евгений Примаков: «Он не считал это экстраординарным поступком. Сказал только: «Я не мог продолжать эту поездку и поэтому вернулся». В каких-то случаях компромиссы возможны, в каких-то нет. Надо уметь увидеть, когда компромисс далее невозможен, и дальше поступать, как это необходимо, по совести. Пусть это и будет иногда выглядеть резко. Но иногда это бывает неизбежно. Хотя поиск компромисса, поиск решения в диалоге — это было, конечно, самое сильное его качество».  

источник