Он не стремился стать художником, но стал известным пейзажистом

Есть художники, про которых говорят: талант вперед него родился. Едва ли не с пеленок они следуют за своим призванием, берут в руки кисть и начинают творить. Вячеслав Чердаков не из таких. В начальной школе за него рисовала мать, а из художественного училища он сбежал в армию. Чтобы стать одним из самых узнаваемых пейзажистов Рыбинска, ему потребовались годы труда…

Вячеслава Чердакова называют художником редкой работоспособности и особого дарования – так тонко он чувствует родную природу и так много пишет ее во всем многообразии. Без его пейзажей не обходится ни один вернисаж рыбинских художников. Персональные выставки проходят в Рыбинске, Ярославле, Большом Селе, на предприятиях, в галереях и домах культуры. Работы рыбинского мастера хранятся в частных собраниях Англии, Германии, Испании, Польши, США и Австралии. Но так было не всегда.

Живописью Вячеслав всерьез занялся, когда ему было уже за тридцать. И то, можно сказать, заставила нужда. Кажется, долгие годы он упорно (и временами весьма успешно) убегал от своего призвания. Но обо все по порядку.

Слава Чердаков родился в Эстонии в 1955 году. Когда мальчику исполнилось три, отца потянуло на родину, в Рыбинск. Семья поселилась за Волгой, на ул. Костовецкой. Тихие улочки с деревянными домами – почти деревня. Огромный мир игр, забав и приключений. Надо ли удивляться, что мальчишка целыми днями пропадал на улице.

— Но однажды мать сказала: «Хватит на собаках шерсть бить, надо делом заняться». Как раз в Рыбинске открылась художественная школа, – вспоминает художник. – Каких-то особых способностей к рисованию у меня не наблюдалось. В первом и втором классе за меня рисовала мама.

Гораздо больше мальчика интересовала природа: леса, поля, Волга, птицы и звери. Запоем он читал книжки про животных и охоту. Эту любовь он пронесет через всю жизнь. Вячеслав Чердаков – охотник с 44-летним стажем, стрелял дичь, ходил на кабана, за лосем. Сейчас это увлечение поутихло, ружье художник сдал, вместо него берет в лес пузатый самовар на углях. Теперь в охотничьей компании он за повара. А вот краски леса не перестают удивлять и вдохновлять его. Мокрый от росы луг в предрассветный час, золотые березовые рощи, молочный туман над остывающей вечерней рекой, ослепительные снежные поля в зимний полдень – пейзажист Чердаков тонко улавливает и переносит на холст мимолетные, переходные состояния природы.

Однако первые попытки отразить красоту мира карандашами и красками были далеко не блестящими. Парень пробовал, но выходило не очень. — Учение в художественной школе давалось тяжело. Да и не очень-то хотелось, – признается Чердаков. – Несколько раз хотел бросать, но родители настояли: надо закончить.

И вот, наконец, долгожданный выпуск 1970 года – первый в истории рыбинской художки. — На последнем собрании в художественной школе нам выдавали аттестаты. У меня он был под номером 7. Петр Владимирович Потурай, вручая свидетельства об окончании школы, у каждого выпускника спрашивал, куда тот будет поступать. Когда очередь дошла до меня, я ответил, что попробую в Ярославское художественное училище. Какой был хохот! Ученик-то я был средненький. Он тоже посмеялся и сказал: «Ну, потолкайся». Я поехал, потолкался – и поступил.

Но радость от поступления длилась недолго. Юный живописец попал из огня да в полымя. — В четырнадцать лет жил на съемной квартире, каждый день по 10–12 уроков. Для меня это была каторга, – вспоминает художник. – А потом надо было идти на практику в школу, в девятый класс. Чувствую – не потяну: ну кто меня будет слушать, ведь школьники почти одного возраста со мной. И я пошел в военкомат: «Забирайте в армию!».

Военкомат пришлось брать измором – с третьего курса в войска не призывали. Но студент оказался настойчивым, приходил каждый день, и спустя неделю военком сдался: «Вот тебе повестка, через три дня отправка в Ногинск». Новобранца направили в инженерные войска, оформителем в клуб. — Там получил хорошую практику, – говорит Чердаков. – А главное сроки были жесткие. После отбоя тебя из кровати вытаскивают, а к утру, к визиту начальства, в клубе уже висит четырехметровый портрет Ленина.

Из армии Вячеслав Чердаков вернулся уже готовым художником-оформителем. И последние полтора года учеба шла легко, так что параллельно он умудрялся работать то на двух, то на трех работах: оформлял помещения, делал росписи стен. Работал на приборостроительном заводе в Рыбинске, в троллейбусном управлении. Тематика была все та же: партия, комсомол, лозунги, съезды. И в принципе все молодого специалиста устраивало, кроме одного. И это был квартирный вопрос.

— К тому времени я женился, своего жилья не было, ютились в комнатке. Хотелось квартиру, – рассказывает живописец. – Художники тогда требовались везде. Помню, как поехал на собеседование в совхоз «Залесье». 1983 год, ноябрь. Открыл дипломат, чтобы достать диплом, а директор как увидел там краски и кисти: «Беру!» – «А жилье?» – «Сейчас дом достроим, и будет тебе жилье». На Новый год мне уже дали квартиру.

Когда Союз развалился, художники в одночасье оказались не нужны. Оформитель стал совхозным сторожем. Иногда что-то писал маслом – любимую с детства природу, сельские виды. Так, для себя, для души. — В 1993 году в клуб приехали из районного отдела культуры и увидели мои работы. Потом позвонили: «В Ярославле будет международная выставка-ярмарка, если есть картины – приноси». Принес – и забыл. Через месяц сообщают, что я занял второе место. Премию дали 150 тысяч рублей, по тем временам это моя полугодовая зарплата. Предложили сделать персональную выставку. Думаю: надо что-то написать. Так и понеслось.

В определенный момент Чердаков понял: картинами можно заработать больше, чем механиком на насосной станции в совхозе. В девяностые годы интернет еще не шагнул в народные массы, и в поисках зрителей (читай – покупателей) художники ходили в народ. Одно из бойких мест – арка Знаменской башни в Ярославле. Там круглый год, и в дождь, и снег, кучковались живописцы, выставляя напоказ свои работы. — Туда я ездил лет шесть, по разу – по два в неделю. Зимой, конечно, замерзаловка, но хоть что-то заработаешь. А главное – там уже пошла настоящая творческая работа, – улыбается Вячеслав.

Брать в руки кисти и краски он стал все чаще и чаще. Писал с натуры, постигал тайны мастерства. Как передать теплоту мартовского солнца на рыхлом снегу? Какие краски смешать для опавшей листвы, чтобы зритель уловил их терпкий, с горчинкой запах? Где тот мазок, который потушит все звуки на картине с полем после метели? А на другой, напротив, заставит ворковать каменистую лесную речушку?

— Мой любимый писатель – Бунин. Когда читаю его, то вижу все как наяву, чувствую запахи, слышу звуки. Так же и в живописи. Я пытаюсь писать так, чтобы изображение поглощало зрителя целиком, – делится художник. Мастерство нарабатывается не за неделю, не за месяц и не за год. Живопись – как раз тот случай, когда совершенству нет предела. — Мне говорят: «Что ты так много пишешь?». А как иначе? Собственный стиль вырабатывается естественным путем, в труде. Я не из тех, кто стремится кому-то подражать или любит порассуждать о живописи, о течениях, об «измах». Мое правило: меньше разговоров и больше работы: пиши, пиши, пиши!

Работает Чердаков и правда много и быстро. Стремится поскорее выплеснуть на холст свое вдохновение. — Я чистый холерик, – признается он. – Любую картину пишу не более четырех с половиной часов. Если дольше, начинаешь затухать. А когда написал – больше не подхожу. Иначе все только испортишь, живость будет потеряна.

За долгий творческий путь из-под кисти Вячеслава Чердакова вышли тысячи пейзажей с видами среднерусской природы. Мастер не перестает вдохновляться родными просторами и не скрывает, что часто работает не с этюдами, а с фотографиями. Живописный опыт и охотничье знание природы позволяют.

— Сажусь в машину и еду в лес, можно прокатиться до Юхоти. Хожу, фотографирую. Если с 30–40 снимков удастся написать хоть пять работ, уже хорошо. Я в этом ничего зазорного не вижу. А поставил бы этюдник и что бы я успел? Набросать пару видов с одного ракурса? – рассуждает Чердаков. Со временем художник приобретает не только мастерство. Постепенно, мазок за мазком, пейзаж за пейзажем, вырабатывается зависимость, когда жить без живописи уже не можешь. Раньше мог, а теперь вот нет.

— Это такое навязчивое состояние, творческая мука, как у поэтов, когда они не могут не писать. Что-то гложет внутри – чистая наркомания! – шутит живописец. – И пока не напишешь, не отпустит. По улице идешь, ночью засыпаешь, а сам все думаешь, как написать небо, как деревья. Замысел в деталях складывается в голове. Перед началом работы я вижу не чистый холст, а уже готовую картину. Воплотить ее в реальность – это уже дело техники, только брызги летят! Интересно, поверил бы в эту живописную зависимость десятилетний Слава с Костовецкой, который хотел бросать художку тогда, пятьдесят лет назад?