Это не летопись Донбасской войны, тогда бы потребовалось описывать диспозиции, сражения, стратегические планы, рисовать карты. Но я слишком мало знаю о больших событиях. Это и не военный дневник, тогда бы мне пришлось вспомнить каждый день боев подразделения и свою роль в них. Но я не был в боях, я толком не опишу боевой путь батальона, своего боевого взвода или отделения у меня не было, мои дни часто сливались в бесцветную пелену.

Какое-то время потребовалось, чтобы набраться смелости. Я улетел из Магадана 1 июля 2014 года.

Москва, Ростов, звонок контакту, отправляйся в Донецк (российский городок на бывшей украинской границе), Донецк, звонок проводнику.

Проводник, хмурый усталый мужик на джипе с украинскими номерами. Сам луганский, но живет с этой стороны. С той стороны приходит военный уазик, кресло только у водителя, у остальных – ящики. Водитель – суровый мужик лет под 60, ПМ в кобуре на поясе. Первый вооруженный человек на моем пути.

Таможенный пункт Северный. Два километра хвост очереди авто. В каждом авто по взрослому мужику, в половине есть еще женщины и дети. Бегут.

Курим, тут я вижу первых ополченцев. «Пластун». Тогда мне он показался весьма опасным бойцом. Маленький ростом, кривой сломанный нос, увешан оружием, абсолютно уверенный взгляд. Я спросил про эмблему на нем: «Что такое «ГБР»?» — «Группа быстрого реагирования». Какая-то женщина, что ехала с нами в колонне, спросила его: «Страшно ли тут сегодня ехать?» Пластун ответил спокойно: «С нами не страшно».

Поехали вместе в Луганск. Вероятность обстрела на дороге еще была, хотя бои за Изварино закончились неделю назад. Мчались. Глухой дождь, разбитые дороги, ямы под лужами, но не меньше 100 км/ч.

Выгрузились в расположении. Казалось, до меня никому нет никакого дела. Вокруг вооруженные люди в камуфляже, разговаривают между собой, смеются, спорят. Изредка бросают на тебя взгляды со смесью равнодушия, оценки и презрения. Как всегда в любой армии смотрят на новобранцев.

Армейский и определенный жизненный опыт весьма мне помог. Самое главное – у меня не было иллюзий, грозящих последующими разочарованиями. Я знал, что основа деятельности любой армии – бардак. Если это русская армия, то к стандартному армейскому бардаку добавится специфический русский. А в добровольческой армии его будет значительно больше.

В армии всегда чего-то не хватает: сигарет, запчастей, времени для сна, патронов, толковых приказов, трех своих танковых дивизий, куска проволоки, ложки в столовке… Обмундирование в армии бывает только двух размеров: слишком маленькое и слишком большое. Командиры всегда могут казаться тупыми самодурами, а подчиненные – ленивыми болванами. Ты можешь быть крутым спецназовцем с опытом десяти войн, а погибнешь от своего же случайного снаряда. И значимость твоей личности, которая на гражданке ярко выражала свою индивидуальность через покупку модного смартфона, в равнодушной мясорубке войны стремится к нулю.
Но при этом следует вести себя достойно и делать то, что должен, изо всех сил.

Ждите командира.

Поздним вечером дело дошло и до новичков. Увидел Бэтмена. Жесткий мужчина.

Изначально я собирался в Славянск, только о нем и говорили ведь. Если война, то ехать надо туда, где больше стреляют. Но Славянск к тому времени оказался в окружении. Я рассудил, что пытаться прорывать фронт в одно гражданское безоружное лицо глупо. И решил, что война ко мне придет и тут, а здесь вроде настоящее боевое подразделение.

— Ты куда едешь?
— Луганск.
— Твердо решил?
— Твердо.
— Остаешься здесь, заселяйся пока.

Еще были двое друзей. Студенты-архитекторы из Подмосковья лет 20 с небольшим. Они окончили последний курс и оставшееся до диплома время решили посвятить войне. Тоже хотели в Славянск. Бэтмен отговорил их теми же аргументами, которые были у меня для себя. Пацаны остались с нами на полтора месяца, мы и жили вместе в одном кубрике.

С зачислением в отряд было решено, следовало подумать о том, чем заниматься. По ВУС-у я командир миномета. Но служить срочку мне довелось в части с весьма формальной боевой подготовкой. Все же из 82-мм миномета стрелять мне несколько раз довелось. Главное, что я вынес из этого опыта – из миномета вполне возможно попадать в квадрат 10х10 метров с двух-трех километров, и у меня это получалось.

Еще дома я распечатал пару наставлений по миномету, таблицу стрельб, в общем, был во всеоружии :) Не хватало только минометов, расчетов и настоящих артиллерийских офицеров.

Обстановка в начале-середине июля была еще относительно спокойная. Обстрелы были редкими. Противник не наступал. Шок от обстрела ОГА штурмовиком немного отошел. По городу ездили машины, работали магазины. В эти дни я входил в службу.

Подразделение спокойно занималось делом. Главная часть сил стояла на позициях, они уже были, фронт наметился. Занимались разведкой, локальные бои, перестрелки.

Также ГБР в ту пору сопровождал колонны беженцев в Россию – по дороге из Луганска еще была опасность встретить противника. Однажды два автобуса следовали через нас. Только мамки с детьми. На несколько часов они остановились на нашей базе, поели у нас, малышам мы включили мультики. Потом собрали нашу охрану и отправили дальше. Там была одна женщина лет 25. Она одного ребенка водила за руку, ему было года три. Второго – трехмесячного, она носила на груди. Еще у нее была небольшая сумка с пеленками и бутылочками во второй руке. Одета была по-летнему – футболка, шорты, сланцы. Больше у нее не было ничего. Так она бежала из своего дома от войны. Очень, очень больно было смотреть.

В батальон ежедневно приходили люди. Местные и россияне. По одному, по два-три в день. Вообще-то, само слово «батальон» тогда в середине июля 2014 еще не применялось. Мы были просто «Группой быстрого реагирования — ГБР». В июле у нас было около 120 человек. Батальоном мы стали называться лишь в августе, когда выросли до двухсот человек. Понятно, что это лишь аванс к теоретической штатной численности батальона. А к численности в 350 человек мы вышли к октябрю и прекратили набор.

Как это выглядело? Мы занимали своей базой университет им.Даля, местные называли его «машинститут» или «машик». В старой пятиэтажной общаге располагались и штаб, и медпункт, и столовая, там же жили и бойцы. Небольшая площадь внутри комплекса зданий служила парком техники.

В расположении одновременно находилось около 30-40 человек, еще 70-80 находилось на позициях. Организационно состав был трехвзводным. Но взводы были неполного состава, не имели штатного для м/с взвода СА вооружения, не было никакой бронетехники. Впрочем, у нас имелась одна БРДМ без вооружения, которая почти всё время простояла в расположении возле поста «Аллея» в качестве сарайчика. На позиции, на боевые личный состав ездил на легковых автомобилях, на микроавтобусах.

Оружейка тоже была в той же общаге, в одном помещении. К середине июля организовали вторую в подвале библиотеки, когда начали появляться штуки потяжелее. Только тогда появились первые СПГ-9 и выстрелы для них, противотанковые и противопехотные мины, всё в единичных экземплярах. Раз в несколько дней приходила машина, вроде грузовой газельки, из нее выгружали десяток ящиков. Откуда оно приходило? – Полагаю, что из централизованной поставки ЛНР для ее войсковых частей. Всё древнее, конечно, со старых складов.

Ранее не было и этого. Наши три взвода, оборонявшие свои позиции вокруг города, были вооружены стрелковкой и РПГ-шками.

Попробуйте хорошо представить, чего стоит организовать боевое подразделение на голом месте без ресурсов. ГБР родился из 12 мужиков, познакомившихся на баррикадах в апреле, несколько охотничьих ружей, пара травматов и идея не пропустить фашизм.

Сколько бы вам потребовалось денег, умений, влияния, знакомств, налаженной инфраструктуры, чтобы создать коллектив (например, коммерческое предприятие) из 350 человек? Представьте, что у вас нет ничего, но это нужно сделать.

Деятельность подразделения, успехи и неудачи закономерно зависели от условий, в которых оно существовало. Общая идея скрепляла его, двигала вперед и развивала. Но проект очень трудно осуществлять без соответствующих ресурсов. Идеология борьбы с фашизмом дает силы и волю людям. А боевое подразделение не имеет сознания для идей, это механизм, инструмент. Если в нем есть все детали, поступают положенные жидкости, за рычагами умелые люди, от механизма можно ожидать результатов.

Теперь многие задают вопросы о том, почему наш батальон, ополчение в целом, республики не добились того или другого, почему то или другое было сделано не так. Почему мы после Иловайска не провели победоносное наступление на Киев, почему у кого-то там «отжали» машину, почему в республиках не построена «швейцария»? – Ответ прост: «Не хватало ресурсов».

Если пристрастно рассматривать дела нашего батальона, то можно и сказать, что абсолютно всё делалось не так, не тем и не теми. И тем удивительнее, что в целом с задачами мы справлялись. Нам удалось и отстоять город, и создать жизнеспособный организм подразделения, и сделать много хорошего.

Сегодня в России в некоторых городах существуют патриотические клубы, готовящие людей к войне, вероятность которой существует. Изучение стрелкового оружия, тактики пехотного боя. Не стану утверждать, что это не нужно. Но стрелок – это последнее по приоритету, что насущно требовалось нам. Прежде всего, не хватало командиров и управленцев. Во вторую очередь – техников: мотористов, слесарей, оружейников, электронщиков, сварщиков. В третью – бойцов, владеющих военными специальностями: механиков-водителей, командиров БМ, артиллеристов, связистов. А кто не умел вышеперечисленное, тот становился стрелком.

Проблема управления безусловна была самой главной. В тот период в Луганске обрушилась вся система власти. В условиях действующих государственных институтов, как это было у нашего противника, у военных подразделений есть возможность получать технику, людей, снабжение. Власть командиров обеспечена законом и поддерживается государством. Мы же были лишены таких возможностей.

В таких условиях практически всё зависит от личности командира. Добровольческие отряды держались на авторитете командира. Если командир ошибался в решениях, если не мог обеспечить снабжения, люди уходили к другим. ГБР – это Бэтмен. Мне не доводилось раньше лично встречать столь харизматичных, уверенных и энергичных людей. Он влил все свои силы в батальон и сделал его настоящей эффективной боевой единицей. И это подвиг безо всяких преувеличений.

Возвращаясь к проблеме управления, скажу, что нам не хватало еще десяток бэтменов. Один прекрасный управленец не может решать все вопросы в большом коллективе, нужны хорошие организаторы в низших подразделениях и в службах. Одна из проблем добровольческой армии в том, что ты не можешь объявить конкурс на замещение вакансии и выбрать подходящего кандидата с прекрасным резюме и с опытом работы. К тебе приходит просто человек и говорит что-то вроде: «Я готов сражаться, дайте мне автомат».

Поэтому должности занимают порой случайные люди. Покидают их по факту совершения ими ошибок, иногда с тяжелыми последствиями. За время моей недолгой службы сменилось, например, двое заместителей командира. На должностях командиров взводов тоже была чехарда, менялись и начальники служб. Конечно, со временем правильные люди занимали правильные позиции, но эффективность работы страдала. Обстановка ведь не ждала, пока мы сумеем сформировать оптимальную оргструктуру с нужными специалистами и ресурсами. Арфы нет – возьмите бубен.

Я специально разделил потребность в командирах и управленцах вообще. Для ГБР это имело большее значение, чем в линейном боевом подразделении регулярной армии. Во-первых, на нас лежали функции по обеспечению правопорядка в Луганске. Милиции не было, кому-то было необходимо этим заниматься, и Бэтмен взял это на себя. Соответственно, часть личного состава работала только по этой линии, для чего требовалась иная квалификация, не военная. Во-вторых, отдельный батальон – это совсем не батальон в составе бригады или полка, тем более при отсутствии централизованного снабжения. У него должны быть собственные службы обеспечения: топливо, транспорт, ремонт, медицина, связь и т.д. Руководство тыловыми службами требует не столько военных знаний, сколько знания конкретного дела и организаторских способностей.

Как пример человека на своем месте можно взять начмеда батальона Тигру. Она сумела создать полноценный военно-полевой госпиталь с оборудованием, с коллективом, держать работу медслужбы на высоте. Такого не было ни у кого в ЛНР.

С общевойсковыми командирами была отдельная проблема. Бэтмену требовался бы грамотный начальник штаба с настоящим военным образованием. Саныч все же был милицейским командиром, о многих военных вещах он не имел понятия.

Одна из моих попыток получить миномет сопровождалась таким диалогом с Санычем:

— Командир, я видел, в оружейку миномет привезли… Дайте мне этот миномет, четырех человек и неделю на обучение – у вас будет нормальный расчет.
— А зачем людей так много-то?
— Эмм… Прелесть 82-ого миномета в том, что его возможно таскать силами расчета. По одному человеку несут плиту, ствол, лафет, два ящика с минами, и командир с буссолью и прочими дальномерами. Скрытно прошли пару километров, заняли позицию, за 30 секунд отстрелялись и ушли. Если в расчете меньше пяти человек, то миномет уже не транспортабелен.

Такое не пришлось бы объяснять общевойсковому командиру. Не было у нас и командиров рот. Командиры взводов выдвигались из среды с тем или иным успехом.

Был еще один фактор. На Украине за годы независимости армия пришла в плачевное состояние. И общество как стабильный социально-экономический механизм тоже деградировало. Это привело к тому, что среди ополченцев происхождением с Украины (и донбассцев, и жителей других частей) было очень мало служивших в армии, офицеров вообще единицы. Командиров было просто негде взять. Среди добровольцев-россиян было несколько лучше. У нас и служивших относительно больше, и младшие командиры встречались.

Это со временем приводило к тому, что в подобных нашему отдельных подразделениях младший и средний комсостав (для нас это звено отделение-взвод) состоял из россиян. Или количество таких командиров превышало пропорциональную долю россиян вообще. Командование же этих отдельных подразделений состояло из местных, они были основателями и организаторами в военном, хозяйственном и политическом планах.

Так у нас, например, возникли две ДШРГ – Патриоты и Русичи. Командир Русичей россиянин Серб срочную служил в Псковской дивизии, дослужился там до замкомвзвода, а это достижение. Серб в теме вполне разбирался. Он мог тремя вопросами определить квалификацию претендента на должность мехвода БТР, знал всё пехотное оружие, тактику. Своих людей постоянно обучал и тренировал. Пёс войны такой. На него некоторые навешали собак всяких, а я его знаю как хорошего парня и отличного воина.

А командиром Патриота был другой российский доброволец Кабан — кадровый офицер запаса. Не «отпускник», нет. Уволился из российской армии за несколько лет до событий. К сожалению, его воинская специальность нам пригодиться не могла, но офицер ценен сам по себе. Замечательный парень, прекрасный командир.

Эти две группы были по сути усиленными и лучше вооруженными отделениями. Линейные взводы у нас предназначались в основном для обороны, удержания позиций. А эти ДШРГ могли решать задачи в тылу противника, наносить удары, служить усилением при возникающих кризисах. Так они и действовали с августа.

Большой проблемой была нехватка технических специалистов обычных гражданских специальностей. Был очень характерный разговор. На подвале в беседе с кем-то из контингента я затронул вопрос о постиндустриальном обществе. О том, как по разным причинам на Украине было «построено» такое общество. Но не путем перехода к новым постиндустриальным источникам получения национального дохода, а с помощью разрушения промышленности. Одним из результатов стала утрата населением способностей к работе с техникой. Продавцов телефонов и таксистов полно, а настоящую работу делать некому. (В России ситуация едва лучше.) Собеседник усомнился в выводах. Тогда я сказал: «Ты же видел на площадке кучу наших машин? Знаешь, что половина из них не на ходу. А почему? – А их чинить некому. У нас тут 150 мужиков сверху и вы снизу, а жигуль починить никто не может.»

Конечно, у нас были технические службы, в сентябре уже оформился автовзвод в составе примерно десятка водителей и механиков. Водитель – это ведь не тот, у которого права категории В, а тот, кто на грузовике сцепление не сожжет, например. Механик – тоже не замена масла в ланосе, а что-то настоящее. Бешеный, Водяной, другие мужики разбирались. Но их не хватало на решение всех задач.

Был у нас один пацан с позывным Москва. Просто у человека руки росли из правильного места. Он мог и пристрелять оружие, и починить спусковой механизм пулемета, и наладить бойлер для воды, и на швейной машинке перешить разгрузку. Ему очень хотелось заниматься боевой работой, маялся человек, на посту на крыше с ПЗРК дежурил, хоть на тот пост его могли и не ставить. Он бы и воевал хорошо, но кто бы его отпустил в окопы? Заменить-то некем.

Один краснодонский шахтер оказался хорошим сварщиком. У него было полно работы по восстановлению трофейной техники, в хозяйственных задачах. Понятно, для него передовая тоже была закрыта.

О вооружении. У нас имелась лишь легкая стрелковка. Небольшое количество пулеметов, ручных гранатометов. Не хватало автоматов, новобранцы не получали их сразу. И даже не из-за того, что требовалось какое-то время, чтобы присмотреться к человеку, понять, можно ли доверить ему оружие. Бывало, что автоматов просто не было. Не хватало магазинов. Пеналы с принадлежностью доставались лишь редким счастливцам. Были автоматы без ремней, поэтому можно было встретить бойца со стволом на ремешке от дамской сумки.

Пара примеров из августовских дней могут проиллюстрировать ситуацию с вооружением.
Как-то командир одного из дружественных отрядов попросил у Бэтмен пять пачек патронов 5,45. Бэтмен подумал-подумал и велел дать целый цинк, хоть и жалко, но пусть помнит нашу доброту. В другой раз Бэтмен писал рапорт министру оборону с просьбой выделить один пулемет ПК взамен выбывшего из строя в бою.

У нас имелись и несколько пусковых ПЗРК Игла. Пост ПВО из двух операторов дежурил постоянно на крыше где-то до середины сентября, когда авианалеты уже перестали ожидать. Служба тоже не сахар, они там от рассвета до заката на жаре сидели, наблюдали. Мужик один от напряжения как-то стрельнул по самолету противника, который был на пятикилометровой высоте, где не достать. За растрату ракеты отсидел на гауптвахте. А однажды был реальный шанс завалить, но несколько ракет не сработали – старье же всё, очень обидно людям было.

Вот примерно так и выглядел батальон в июле-августе. Менее сотни активных штыков, три-четыре десятка тыловых на базе. Как я понимаю, примерно такими были и другие луганские отряды – Лешего, Лиса. Заря была раза в три больше численностью, у нее были Грады и кое-какая техника. И еще несколько совсем мелких групп. Плотницкий как-то сказал, что летом Луганск обороняло 800 бойцов. Да, я видел примерно то же.

С середины июля противник начал оказывать на нас более серьезное давление. Город стали обстреливать ствольной артиллерией, РСЗО, минометами. Несколько авианалетов в день. Луганск просто вымер. Закрылись магазины и рынки, перестал ходить транспорт.
О происходившем на фронте я рассказать не смогу. На совещаниях командования я не бывал, могу судить только по тому, что видел из расположения, что доводили на построениях, о чем трепались в курилках.

Город был окружен с трех сторон, свободным оставалось только направление на восток с главной трассой на Изварино через Краснодон. И нас постепенно сдавливали.

Батальон занимался боевой работой – держал свои выделенные сектора в обороне города, и военным строительством. Как вы поняли, проблем и вопросов хватало.

Бэтмен отличался, и об этом знали во всех отрядах, заботой о людях. Неоднократно говорил, что главное для него – сохранить жизни, и дела со словами не расходились. К моменту моего приезда в ГБР было трое погибших. А за те четыре месяца, которые я отслужил, у нас больше никто в боях не погиб. Лишь один в ДТП по собственной неосторожности.

Тенденции сразу бросать новобранцев на передовую у нас не было. Впрочем, иные добровольцы могли покорить своей лихостью командира какой-нибудь группы с передовой и отправиться в окопы на второй день в батальоне.

Я полагал, что до ситуации «всех в бой» еще далеко. И без некоторой подготовки на фронт соваться не нужно. Необходимо, например, пострелять, чтобы знать свои возможности в этом. На срочной я стрелял из АК прилично, но прошло двадцать лет.

В тире выяснилось, что зрение с тех пор не улучшилось настолько, что я должен брать оружие в левую руку. Дело это весьма непривычное, но за несколько тренировок я стал уверенно попадать в лист бумаги с 70 метров 7 из 10 раз, что счел удовлетворительным. Кстати, это была точность получше большинства других бойцов. Хотя у нас были и такие звери, которые в этот лист клали 29 из 30 в движении.

Еще требовалось дождаться/добиться/допроситься собственного личного оружия. И его привести к нормальному бою, обслужить и полюбить. Обмундирование получить, подогнать, разгрузку, снаряжение. Вот те парни, которые спешили, в последний момент получали чего-то, чего-то не получали, а со всеми проблемами были вынуждены разбираться уже чуть не в бою.

А мне потребовалось, например, четыре часа работы наждачкой со ржавой резьбой, чтобы дульный тормоз-компенсатор на моем стволе нормально откручивался.

Боевую подготовку (помимо стрельб в тире) с бойцами проводить пытались. С теми, кто присутствовал в данный момент расположении, с новобранцами, с тыловыми. Обычно на занятие удавалось собрать пять-десять слушателей. Инструкторами служили наши же бойцы, спецов из ГРУ ГШ не было, к сожалению.

Какие-то вещи по тактике давали двое московских добровольцев с опытом страйкбола. Понятно, что их занятия были со своими особенностями. Например, мы посвятили какое-то время действиям по зачистке от противника зданий. А обстановка говорила о том, что зачищать в зданиях будут как раз таки нас. Часть занятий проводил Шатун – местный парень, успевший уже повоевать в первые месяцы.

Обучались самым элементарным и начальным вещам – как держать оружие, как двигаться, ползать, боевой порядок. Для меня ничего нового не было, но самые хорошие теоретические познания не заменят пары практических тренировок. И три тренировки всегда лучше, чем две. А многие люди у нас и в армии не служили. И некоторым приходилось ставить руку на цевье, упирать приклад в плечо. Просто не умели автомат держать. Даже так.

Мне удалось обучиться стрельбе из ПЗРК, у нас нашелся оператор с опытом. Посмотрел, как из одноразовых гранатометов стрелять, (РПГ-7 сам еще не забыл). Без практической стрельбы, увы. Как-то приходил явно опытный сапер, но то единственное занятие посетить не удалось из-за наряда.

В общем, полноценной боевой подготовки не было. Но хоть что-то пытались и не без пользы. К концу июля занятия сами собой прекратились. Задач становилось всё больше, оказалось, что невозможно найти в какой-то час одного инструктора и хотя бы пяток свободных от нарядов, работ и выездов бойцов. И стрельбы закончились с потерей электроснабжения города – в тире без света не постреляешь. Вся подготовка оказалась в ответственности командиров подразделений. Патриоты и Русичи тренировались, учения проводили, например.

В общем, получить миномет не удалось. Я надеялся, что в боевом подразделении будут какие-то минометные расчеты, я к ним присоединюсь и там займусь работой, подготовкой. В реальности оказалось иначе. Оставалось нести службу, исполнять приказы, а что суждено, то от меня не уйдет. И я вошел в бесконечный круг караулов.

В августе стало намного тяжелее. Обстрелы, обстрелы и обстрелы. Фашисты даже не пытались стрелять по нам, военным. Всё летело по гражданским, по жилым домом, по школам, по больницам. Лишь дважды под обстрел попало расположение Зари. Конечно, никто там не был готов, первый обстрел стоил одного убитого и нескольких раненых. Потом уже у них появились окопы. Наше расположение тоже привелось в какое-то соответствие с воинской частью далеко не сразу. Оградили территорию заборами и колючкой, отрыли окопы на постах, устроили стрелковые позиции, заложили мешками окна в помещениях. Большой труд тоже.

Отношение к обстрелам у нас было серьезное. Кто не понимал сам – тому вдолбили. Начало бахать – беги в укрытие. Слышишь свист – падай на месте. Если это мина, после падения есть три-пять секунд, чтобы рвануть в место получше и упасть там. На земле лежать безопаснее, чем на асфальте. Даже десятисантиметровый бордюр может спасти. Вот этого всего не знали тогда гражданские. И многие бы не погибли, если бы знали эти простые вещи.

Однажды фашисты уложили шесть мин вдоль улицы, на которой было наше расположение. Я на территории был, нырнул на землю. Неприятно очень. Одна легла метрах в ста, но ощущение от звука, будто летит ровно в тебя. А потом мы вышли на перекресток помочь пострадавшим.

На тротуаре и на дороге лежали семеро убитых гражданских. Как сломанные и брошенные куклы. В лужах крови. Желтый жир в рассеченной осколками коже. Одну женщину практически разорвало пополам. И под ее трупом смертельно раненый сын лет 15-ти, еще дышал. Скорые забирали раненых. Одна мина. Всего от того обстрела погибло 12 человек. И постоянно такие обстрелы.

Личный состав, кроме тех, кто на постах, бегал в убежище по нескольку раз в день. Близкий «бабах», звук самолета – кто-то орет: «Воздух», сирена, побежали, сидим полчаса. Натренировались в этом…

Раз машину в дворе разгружали с какими-то интересностями, толпа вокруг собралась. Свист. Через какую-то долю секунды я обнаруживаю, что уже стою в коридоре штаба в безопасности, но как преодолел эти 20 метров, в памяти не сохранилось. Телепортировался. И вся группа любопытных тоже здесь, включая дам не самого спортивного телосложения.

Ночевали часто в бомбоубежище. Командир приказывал, все на ночь туда. Матрас на бетоне, разгрузку под голову, автомат обнял, спишь, нормально. Всё это напрягало, конечно. Еще ж начали стрелять с двух сторон, и с севера со стороны Станицы, и с юга из аэропорта. Иногда так думаешь, куда спать-то пойти, если особого приказа не было – в кровати хорошо, удобно, а в бомбике как-то спокойнее…

В то время как-то дико было представлять, что совсем рядом в России ничего такого нет. Что можно целый день ходить, а ничего взрываться не будет. Что самолеты не опасны. Что вокруг на улицах не хмурые мужики с оружием, а вовсе и девушки в летних платьях. Что смыть за собой можно просто кнопкой, и даже есть горячая вода. Сознание переворачивается, нормальное кажется странным.

Уже когда авианалеты надежно прекратились, мы продолжали вздрагивать и рваться бежать от звука, который издает сдвижная дверь в автомобилях. Очень похоже на заходящую сушку. Тогда казалось, что от этого рефлекса будет сложно избавиться. Но нет, прошло быстро. Человек очень быстро привыкает. И к плохому, и к хорошему…

Я часто поднимался на девятый этаж общаги, в которой мы жили, чтобы позвонить или написать домой. Связи в Луганске, понятно, тоже не было. Но до российской границы оттуда всего километров 25 по прямой. Сверху удавалось с местной симки зацепиться за российскую вышку билайна. В роуминге. И звонки в Магадан. Моей Оле это обходилось до тысячи в неделю (у меня-то не было возможностей пополнять счет).