— Над какими проектами сейчас еще работают ученые Центра Гамалеи?

— Благодаря усилиям Министерства здравоохранения и лично министра Михаила Альбертовича Мурашко мы совместно с двумя нашими ведущими онкологическими центрами — онкоинститутом имени Герцена (входит в «НМИЦ радиологии» Минздрава) под руководством академика Андрея Дмитриевича Каприна и НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина под руководством академика Ивана Сократовича Стилиди, а также с Романом Алексеевичем Ивановым из университета «Сириус», с одобрения Владимира Владимировича Путина, занялись очень важным проектом. Семь месяцев тому назад президент поручил правительству его профинансировать, включить в бюджет.
Мы совместно занимаемся созданием терапевтических вакцин для борьбы с онкологическими заболеваниями.
— Речь идет о любом раке?

— Да, и это самое главное. Создается вакцина на основе мРНК-технологий (как вакцины от COVID-19 «Пфайзера» и «Модерны»), которые мы смогли воспроизвести в нашем институте, разработав наш собственный вариант метода, защищенный российскими патентами, обойдя все западные. Это тоже большая работа.

— Подождите, но вы говорили, что вакцины на основе мРНК-технологий хуже, чем на аденовирусном векторе?

— Я имел в виду вакцины профилактические, а не терапевтические.
Здесь есть ключевое отличие: терапевтическая вакцина будет вводиться тем людям, которые уже больны. В данном случае больны раком.
Более того, они будут индивидуальными, разработанными под конкретного человека. А профилактические вакцины нужны для здоровых людей и тут мРНК-технологии работают хуже, так как дают больше побочных эффектов. Если же человек уже болен и борется с раком, то преимущество мРНК-технологий эти побочные эффекты перевешивает.

— В чем же их преимущество?

— Важнейшее преимущество состоит в том, что эта технология позволяет создать в клетках очень большие концентрации целевого антигена, — то есть того белка или пептидов, которые разработчик вакцины закодировал в этой мРНК.

— Для чего это нужно?

— Это необходимо для того, чтобы показать иммунной системе больного раком человека, как отличить здоровую клетку от злокачественной. Ведь они могут отличаться только одной точкой мутации — лишь одной аминокислотой. Одна мутация может превратить нормальный белок в мутанта, и этот мутант уже инициирует всю трансформацию нормальной ткани в опухоль.
В результате генетических мутаций в опухолевых клетках образуются антигены, специфичные только для клеток опухоли и отсутствующие в нормальных тканях. Они получили название «неоантигены».
— А в вакцине от COVID-19 вы пытались научить иммунную систему отличать вирусный белок от человеческого?

— Именно так. И поэтому применялся аденовирусный вектор. В случае создания терапевтической вакцины на основе неоантигенов, нужно показать иммунитету, как отличить эволюционно близкие белки. Недавние достижения в секвенировании и компьютерном анализе привели к быстрой и доступной идентификации индивидуальных неоантигенов у больных раком.

— Это похоже на победу над раком. Неужели она близка? Сколько вы уже работаете над этой вакциной?

— Действительно, создана универсальная технология, которая позволяет решить буквально все проблемы онкологии. Другое дело, как это будет реализовываться на практике.
Сейчас Минздрав нашел деньги для этой работы. Это действительно очень большое подспорье.

— Уже понятно, куда будет вкалываться эта вакцина? Непосредственно в опухоль или нет?

— Это чисто научный вопрос, на который мы сейчас отвечаем. Мы продемонстрировали, что надо или вкалывать в опухоль, или вкалывать внутримышечно. Если ее вводить через капельницу, то все это проваливается в печень, потому что вакцина упакована в липидную оболочку. А если вкалывать в опухоль или внутримышечно, то она равномерно распределяется по всему организму. Конечно, от способа введения зависит эффективность. В ближайшее время мы будем уточнять ответ на этот вопрос.

— А уже понятно, кто будет выпускать эту вакцину?

— Мы боремся, чтобы были выделены деньги не только на непосредственно научную работу, но и на строительство большого модуля — 500-600 квадратных метров, где можно было бы в условиях GMP (Good Manufacturing Practice — международные правила, которые устанавливают требования к организации производства и контроля качества лекарственных средств. — «Газета.Ru») проводить синтез данных препаратов. Это позволит быстро, уже на последней стадии создания передавать их в центры Блохина и Герцена, чтобы они могли вводить эти вакцины своим онкологическим пациентам.

— Если это индивидуальные вакцины, то сначала вы должны будете для их создания получать материалы самих опухолей пациентов?

— Да. По биопсии опухолей мы будем определять, какие там возникли мутации, и на основании этих мутаций, по разрабатываемым сейчас оригинальным отечественным программам, реконструировать тот дизайн мРНК, который будет кодировать пептиды, нужные, чтобы научить иммунную систему реагировать на опухоль.

— И сколько нужно будет ждать пациенту после того, как он отдал материал своей опухоли для создания такой индивидуальной вакцины?

— Сейчас это занимает около месяца. Это совершенно неудовлетворительный срок. Мы работаем над тем, чтобы значительно его сократить.

— У вас есть какие-нибудь предварительные выводы из экспериментов? Работает ли, например, такая терапевтическая вакцина на мышах?

— Да, работает. Этот эксперимент идет прямо сейчас. Мы проверяем вакцину на мышах с привитой меланомой. На 15-й день, то есть когда начинает работать иммунная система, мы увидели большую разницу в размерах опухоли между привитыми и непривитыми животными.
В результате непривитые умерли в промежуток между 19 и 22 днем. А привитые животные пока все живы.