Когда мне было пять лет, я подслушивала разговор мамы с бабушкой Надей и узнала, что у моей троюродной сестры Леночки Бакулевой — опасная болезнь. У нее — серьезный ухожор.

Известный припев из знаменитого мультика я до сих пор привычно пою так, как я его услышала в первый раз: «Тилитили драли Валю».

Моя кровать была расположена перед книжными стеллажами и я любила сквозь полусон вглядываться в буквы на книжных корешках. Там было много прекрасных слов. Например ДЖАВАХАРЛАЛ НЕРУ — это было напечатано большими серебряными буквами. Полагаю, мое тесное знакомство с этим мистическим словосочетанием стало причиной того, что будучи уже глубоким октябренком, я все еще полагала, что гимн, который каждое утро играет из радио в бабушкиной комнате, начинается со строчки «Союз Неру с Шимой — республик свободных».


Зато я прекрасно знала, что такое «сталин». Я однажды услышала это слово, подошла к папе и спросила его «Папа, а что такое „сталин“?» И папа сказал: «Дерьмо». Бабушка начала ругаться, что он употребляет гадкие слова при ребенке, разговор таким образом прервался, и я надолго осталась в убеждении, что «сталин» — это приличный вариант названия это неприличного объекта. Помню, я пару раз даже пыталась употреблять этот красивый термин: «Тетя Муся, вы в гостиную не идите, там наш Тузик сталина сделал, я сперва уберу!

В семь я очень любила песню Высоцкого про волков, только меня немножко сердило, что я — вся из себя такая специалистка по собакам — не знаю, о каких собаках там поется: „кричат загонщики и лают псы-дарвоты...“ Когда я спросила про дарвотов у девушки-инструктора на собачьей площадке, та подумала и сказала, что это такие волкодавы — очень редкие. Вроде бы, из Шотландии.

Ну, со злополучным Костей шаландно-кефальным, я была неоригинальна, все неодесские дети страны пели злосчастный тамошний припев кто во что горазд. В моей версии Костю обожали „молдаванка“ и „пэресса“, что я понимала как метафору, обозначающую самый широкий спектр восхищенных дам по национальностям и социальному положению.

В четвертом классе Ира Гончаренко рассказала мне, что ее папа говорит: наши „Жигули“ называются заграницей „Лада“, потому что по-заграничному „жигули“ — значит „моча“. Лет до двадцати пяти я как-то машинально жила с этой аксиомой, а потом вдруг сообразила, что Ира, видимо, так интерпретировала слово „мачо“. (А жиголо с мачо перепутал, видимо, ирин папа)

Но это все, конечно меркнет перед тем, как дядя Джон учил стих Пушкина. Дядя Джон учил его шестой час, а папа, живущий в той же комнате университетского общежития, пытался не сойти с ума, слушая, как дядя Джон снова и снова повторяет за голосом из магнитофона

»Йа вас льюбил безмойвно… "

— Джон, — сказал, наконец, папа. — А ты вообще понимаешь, что ты учишь?

— Конечно! — откликнулся дядя Джон. — Я понимаю все до последнего слова!

— Ну-ка, переведи! — сказал папа.

— Я вас любил — I loved you… безмолвно — silently, tacitly… без одежды — without clothes…

— Как дай вам бог любимой быть другим! — восторженно не удержался папа