Юрий Дудь встретился с человеком, которого били все наше детство.

Когда Андрею Бочарову было уже за 30, он проник во все телевизоры страны в образе сынули Звездунова – пузатого ботаника, которого воспитывал туповатый отец (Сергей Белоголовцев) сначала в юмористическом спортивном шоу «Назло Рекордам», потом – в сериале «33 квадратных метра». Спустя 20 лет Бочаров занимается переводами – и полнометражных фильмов, и американских вечерних шоу (в том числе из-за этого на его фейсбук подписаны 235 000 человек), пишет сценарии и консультирует политиков по тому, как разделываться юмором с конкурентами.

Кроме того, Бочаров – звезда любительских марафонов. Юрий Дудь встретился с ним и поговорил о главном.

– Вы и правда увлеклись бегом, потому что решили бросить курить?

– Да. Я удивляюсь, почему все так не делают. Бросил курить – значит есть время и желание поддерживать здоровье. Бег – самое естественное и простое занятие, чтобы это здоровье поддерживать.  Я курил лет 25. Когда стал по четыре пачки в день долбосить, понял, что надо прекращать. Поехал в горы – в Лез Арк. В Домодедово выкурил последнюю сигарету, две недели в горах потерпел – и все. Думал, будет тяжелее.

– Сколько у вас марафонов?

– 11.

– Самый тяжелый момент?

– На старт я выходил 12 марафонов, а добежал 11. Тот, который не добежал: я понял, что если побегу дальше, у меня или сердце выскочит, или глаза лопнут. Я понимал: даже если пойду пешком и отдохну, дальше мне не побежать.

У меня было желание выбежать из личного рекорда, я поставил себе отметку 3.40. Еще больше скинул вес, готовился по программе – правда, в спортзале. С ужасом вспоминаю, как пробежал на беговой дорожке 34 км и потом уснул в сауне, меня тренер разбудил – мог бы там кони и двинуть. Да-да, 34 км на дорожке перед зеркалом. Я потом в зал не мог войти, от самого запаха – этого немного резинового – меня начинало мутить… Еще в рамках подготовки я поехал на две недели в Цель-ам-Зее. Так задумано: горы, потом спускаешься, у тебя больше гемоглобина и ты лучше бежишь. Стартанул в Вене, рекордно пробежал полумарафон (что-то вроде 1 час 40), но на 27-м километре все кончилось. Я перетренировался и взял слишком бодрый старт.

Когда бежишь марафон, видишь же, что люди валяются по сторонам, многие сходят с дистанции. В основном, как мне кажется, от дегидрации – забывают пить. Когда солнечная погода, много влаги выходит с потом – ее надо замещать, это все понятно. А когда погода не солнечная, люди забывают. Ну и сердце. Шутить с этим не надо. В Вене решил, что перебегу в другой раз.

– Самая большая ошибка тех, кто только начинает бегать?

– Быстро стартовать. На московских забегах – даже 5 км – молодежь начинает бежать и уже через полтора-два километра стоит, упершись в колени. И я на такое наступал, и многие другие.

Надо готовиться – просто так пробежать может не каждый. Когда я бежал в Берлине, познакомился с регбистом – молодой, здоровый, выше меня на голову. Он пробежал марафон за 4.24 – хотя в его возрасте надо бегать за 2.40. Парень – профессиональный спортсмен, шесть раз в неделю тренируется – и такое время. Потому что другой вид нагрузок. Если не готовы метаболизм, кровеносная система, тяжело пробежать.

– Считается, что это мода на марафоны вредная: люди ведутся, бегают без подготовки и калечат себя. Вы видите такую проблему?

– Не вижу. Если тебе не 60 лет, как мужчине из Нижнего Новгорода, который умер во время московского марафона и загнал свое сердце… Молодые – ну пробежал, ну задохнулся, ну просто понял, что надо тренироваться и готовиться. А так – в чем проблема? Покалечить себя вряд ли получится. Только если больше 40 лет. Но в этом возрасте и ума у людей больше, они понимают, что встать с дивана и пробежать невозможно.

– Самый удивительный кадр, которого вы встречали на марафоне?

– В Берлине на последнем километре держался за парой немок, лет по 40, которые бежали и потихонечку о чем-то болтали – им дистанция давалась очень легко. Мы финишировали, выпили водички, они потянулись в пояса, достали сигареты и закурили. Вот тут я чуть не выпал. Мне всегда казалось, что марафон и курение очень трудно совмещать. Это же такая работа легких!

А так марафон – в принципе, веселое занятие. Бегают наряженными зайцами. Бегают с надписями: бегу, чтобы доказать жениху. У некоторых целый текст-послание А4, бежишь – и читаешь, читаешь. В Сан-Франциско бегут только девчонки, вместо медалей им дают кулон от Tiffany, а когда финишируют, мускулистые пожарные берут их на руки и фотографируются. А поверх этих традиций регулярно происходит следующее: девушка бежит, прибегает, а на финише ее ждет жених с кольцом – «Выходи за меня замуж». Иногда на финише – целая очередь женихов.

– Еще вы один из ветеранов российского сноуборда. Как и когда вы на него встали?

– Первый борд мне подарили году в 1998 году – кажется, ребята из «Канта». Сейчас это один из моих любимых видов отдыха – уехать и покататься. Скорость. Свежий воздух. Адреналин. Фрирайд? Может, я не понял до конца кайфа, но красивую дугу сделать или в две дуги склон спуститься мне интереснее, чем по пухляку катиться на задней ноге. Зарывался я только один раз. В Шерегеше ехали через место, где было 5 метров снега – прям верхушки деревьев рядом торчали. Когда я понял, что это не кусты, а ели, остановился и утонул. Мой товарищ был метрах в 80, он проехал раньше. Потом я где-то час греб доской, а он ждал меня на твердом месте.

– Вы часто бываете в Красной Поляне. Вам там нравится?

– У меня сложное отношение. Я ездил туда, еще когда там была канатная дорога «Альпика-сервис» и 30 сумасшедших на склоне. Тут откуда ни возьмись появился такой курорт. Сложное отношение – потому что считается, что это на наши деньги построено. Плюс иногда мне кажется, что там дороговато. Если считать на километр лыжных трасс, то Австрия дешевле и удобнее. Зато Поляна под боком – два часа потратил и уже в горах. Причем пухляк там такой, что ни в Трех Долинах, ни где-то еще не найти.

По сути, это единственное воспоминание о зимней Олимпиаде, единственная компенсация за стройку. То, что в Имеретинской долине – огромное поле, «Шайба», стадион этот – «Фаршмаг» называется, да? Хотя я пробежал полумарафон по трассе «Формулы-1», мне понравилось, но как-то безжизненно все. Огромная площадь, которая не освоена.

– Какой Красная поляна была до Олимпиады?

– Жили в частном секторе. Один ресторан апрес-ски – «Мюнхгаузен», где все сидели и врали друг другу – как катались вне трассы, как трое суток шли по пояс в воде по ручью, чтобы выйти к людям. Маленькая уютная компания и очень много иностранцев – они ездили за экзотикой, за новым катанием.

* * *

– Вы один из главных героев «Назло рекордам» – возможно, самой крутой спортивной программы в истории нашего телека. Как она появилась?

– Тем коллективом, который потом стал ОСП-Студией, мы делали передачу «Раз в неделю» под руководством Александра Акопова. Он романтик от телевидения, какое-то время работал редактором в КВН, потом съездил в Америку и увидел там Saturday Night Live. Вернулся и захотел сделать такое же в России. Позвал лучших, как ему казалось, из тогдашнего КВН – нас было человек 25. Мы собрались, сидели и ругались: ничего не похожего на Saturday Night Live у нас производить не получалось. Потом начались выборы президента-1996 и Акопову стало не до нас. Мы быстренько начали делать передачу «Раз в неделю». К пятому выпуску нас стали узнавать на улице, у нас был кураж.

Но потом выборы кончились, Акопов вернулся, увидел, что делают не по его лекалам и начал руководить. Мы ушли. Нам казалось, что мы нашли тот драйв, с которым это можно было делать.

Иван Демидов тогда возглавлял канал ТВ-6 и дал нам 10 кассет с программой Super Sport Follies. Кто-то бьет клюшкой – мяч попадает в яйца, кто-то бегает вокруг биты и падает – в общем, блипы из спорта. Он сказал: берите, придумывайте подводки – и будет передача. Мы сидели, сидели, а эти клипы все одинаковые такие… «А давай здесь сделаем ведение, но из образов?» Если посмотреть первые выпуски, там все образы просто подводили к нарезкам из американских трансляций.

– Как родился ваш образ сынули?

– По-моему, это все Белоголовцев придумал. Он ходил в спортивные секции и воспроизводил воспоминания из детства. Мне нужно было стоять и быть мальчиком для битья в буквальном смысле слова. Так удачно получилось, что когда мы потом придумывали сериал «33 квадратных метра», эти образы туда просто идеально попали.

Я помню удовольствие от работы. Помню, как в отсутствие какого-то бюджета мы наклеили майки на стены (на монтаж деньги были, на студию – нет), за 6 студийных часов сняли четыре выпуска. Когда появились деньги, один выпуск могли снимать три дня. А поначалу – перло.

«Горлукович взял за грудки и закричал: вы меня сглазили!» История шоу «Назло рекордам»

– Когда популярность начала напрягать?

– Да меня она сразу начала напрягать. Я до сих пор не понимаю, в чем радость подойти и кому-то на трамвайном билете расписаться. Помню, у меня были первые гастроли в Литве, и мне очень понравилось: там, если люди узнают, они не подходят, а на каком-то расстоянии просто дают об этом знать. Зачем эти селфи мутные делать? Наверное, надо как-то прикидываться, но я иногда честно говорю людям: мне это не нравится, я не испытываю удовольствия от того, чтобы с незнакомыми людьми стоять в обнимку и фотографироваться. Обижаются – пусть обижаются. Может, я интроверт, но не понимаю, почему я должен идти на поводу какой-то странной традиции.

– Как часто вы общаетесь с Белоголовцевым и Шацем?

– Когда мы встречаемся где-то – общаемся и разговариваем. Но после того как это все кончилось, у нас просто нет пересечений. Они в хорошем смысле больше актеры – они играют на съемочной площадке. Мне это наоборот не нравилось. Одна роль получалась, все остальные были мучением. Мне гораздо больше нравится что-то придумывать на бумаге. Когда я попадаю в компанию с актерами, мне не о чем говорить. Они называют фильмы, проекты – для меня это другая жизнь, я вообще не в курсе.

– Когда на телевидении вы стали зарабатывать большие деньги?

– Богатство – такого ощущения не было. Когда мы стали популярными, когда нас звали на другие передачи, когда нас узнавали в метро, это был кризис 1998 года. После него телеканал ТВ-6 расплачивался с нами не деньгами, а эфирным же временем. Мы выпускаем передачу, нам говорят: денег нет, но берите рекламное время. Это рекламное время мы заполняли анонсами наших концертов в Театре Эстрады или где-то еще. На полученные от концертов деньги мы снимали следующие передачи. Параллельно рос долг от ТВ-6, большой-большой. Пономарев (Александр Пономарев, гендиректор ТВ-6 – Sports.ru) то руку, то ногу, то голову на отсечение давал, что расплатится. Потом от него пришел человек – а это же Березовского был канал: берите 25 процентов долга и закрываем вопрос. Мы отказались, какие-то деньги выцарапали… Все окончательно рухнуло, когда закрыли НТВ и команда НТВ пришла на ТВ-6.

Так что момента, когда я сижу на куче денег и не знаю, куда их потратить, у меня не было.

– Как легко вы соглашались на корпоративы?

– Ужасно неохотно. Еще раз: я не актер, и мне это – скакать обезьяной за кэш – доставляет дискомфорт. Когда это кончилось, я вздохнул с облегчением. Сейчас мне иногда поступают предложения, но я соглашаюсь только тогда, когда мне оплачивают и сценарную работу. Не потому что больше денег. А потому что я знаю, что делаю.

– Бывало ли, что за юмор вам хотели надавать по голове?

– Мы со Стиллавиным и Бачинским делали передачу на ДТВ, где они стебались над звездами, смотрели клипы и остроумно трактовали то, что там происходит. Продюсеру Юрию Айзеншпису показалось, что про один из клипов они говорили оскорбительно – то ли его дочь там снялась, то ли родственница. Он пришел разбираться прямо на канал, начал ругаться. По легенде, при нем была бензопила, хотя, может быть, врут. Просил выдать, где они живут. На канале испугались, передали нам, но мы просто похихикали. Хотя месяца через два передачу закрыли.

Еще лет 15 назад везде шла реклама про «Добро пожаловать в органы, сынок». На каком-то концерте меня попросил расписаться полковник милиции. Я ему написал: «Добро пожаловать в органы» и подпись: «Сынок». Его аж затрясло. Я пошутил, но его спесь военную почему-то обидел.

* * *

– Что есть ваш основной заработок? Кем вы работаете?

– Уже года три мое основное занятие – переводы. Я перевел уже около 15 полнометражных фильмов. Беру дорого. Ко мне постоянно обращаются, я говорю: ребят, это стоит столько-то. «Ты опупел, что ли? Мы в десять раз дешевле можем сделать». «Делайте». Но если это юмор и если я его перевожу, он остается юмором.

Крайний фильм – «Супернянь-2». «Бобро поРжаловать», «Де Марафон» – тоже мои.

– Сколько у вас уходит на перевод одного фильма?

– Над «Бобро поРжаловать» я работал очень долго. Потому что там фактически нужно было придумать новый славянский язык, на котором говорили герои. Ушло месяца два.

– С какого языка вы переводите?

– Из этих 15 фильмов, кажется, два с английского. Остальные – с французского.

– Где вы его учили?

– То ли в 90-м, то ли в 91-м я поехал в Париж. У меня была виза на три недели, но я решил ее просрочить. В итоге 8 месяцев провел во Франции, очень много ездил автостопом, где-то стены красил, где-то дрова пилил – и выучил французский естественным образом. Месяца полтора я не понимал ничего – ни людей, ни телевизор. А потом раз – как после щелчка – пошло. Ехал автостопом с ребятами, которые перегоняли грузовик с мясом, они жаловались на мигрантов – представляете, в 90-м жаловались на засилье мигрантов! – и я вдруг понял, о чем они говорят. «Я уеду! Я не такой мигрант». «Да понятно… Мы про других. К 2015-му Франция станет мусульманской».

– У себя в фейсбуке вы переводите американский вечерние шоу. Зачем?

– Я знаю английский язык на том уровне, чтобы понимать юмор. Когда я смотрю шоу для своего удовольствия, слышу шутку и у меня автоматом возникает вопрос: как бы это звучало на русском? Я сижу, думаю и придумываю. Таким образом я делаю основную работу, а раз я уже и так придумал, то почему бы это не показать людям? В итоге делаю два-три ролика в неделю – на меня столько народу подписалось в фейсбуке, что я чувствую обязанность перед ними это переводить. Но это все в охоточку.

– Кто ваш любимый американский комик?

– Конечно, Джон Стюарт – но он сейчас отдыхает. Очень нравится Джимми Киммел, очень обаятельный. Вообще вечернее шоу – это огромный труд, не только их, но и всей команды.

– Вам нравится единственное русское вечернее шоу?

– Вы не поверите, я ни разу не смотрел «Вечерний Ургант». Я встречал Ивана, знаю, что он обаятельный человек, что он прирожденный ведущий. Но мнения о передаче у меня нет никакого. Я даю жене посмотреть Киммела, спрашиваю: «Ургант – это что-то похожее?» «Ну, Киммел лучше». Зачем мне смотреть что-то другое, если в Америке каждый день таких шоу выходит шесть штук? Я и их не успеваю посмотреть.

– Что есть ваша мечта?

– Чтобы было больше переводов именно художественных фильмов. Я испытываю вдохновение от этой работы, мне за нее хорошо платят. Мечта – чтобы была очередь из людей, и я мог выбирать. Это как раз та работа, когда можно на месяцок куда-то уехать и переводить. А не мотаться по Москве и обсуждать какие-то вещи – то реклама фильма, то реклама смартфона, то политический заказ.

– Политический заказ? Что это?

– Подробно о таком не рассказывают, поэтому – только в самых общих чертах. Самое ранящее оружие, кроме колющего и режущего, это смех. Политики могут долго друг друга обвинять, предоставлять какие-то факты, но если один подшутил над другим, а другой не смог, то победил первый. Человек, которого высмеяли, над которым ржут, чувствует себя униженным. Некоторые понимают, что сатиру можно использовать как острое оружие – и делают заказы.

– Самый смешной фильм, который вы смотрели как зритель?

– Посмотрел «Дэдпул» – просто валялся. Не понимаю, как это перевели на русский. Начиная с того, что стальной человек говорит с русским акцентом – как это можно передать в переводе? Много свежих диалогов, много ракурсов, и причем это ведь не пародия на Супермена.

До этого – «Стражи галактики». Еще – «Тед-2». И всегда не понимаю: как это переводят на русский? Например, мы говорим: «Два сапога пара». Французы говорят: «Ты подходишь как соус к котлете». Ты можешь перевести это как «два сапога пара», а если в фильме дальше говорят про то, какая котлета, какой соус? Перевод одной шутки не подходит, надо разворачивать дальше целую цепочку.

Мне очень нравится, как «Кураж-Бамбей» переводит. И все. Рынок пустой, а все считают, что американские комедии тупые, хотя на самом деле не так. Просто то, что им показывают с экрана, это плохо переведенные диалоги. Вот есть фильм Ted (в русском переводе – «Третий лишний» – Sports.ru) – про мишку, который курит траву. Рейтинг imdb – 7.8, рейтинг «Кинопоиска» – 5.1. Я скачал русскую версию, посмотрел 20 случайных минут и понял, что там просто ничего не перевели.

Или как-то ездил в Белоруссию лечить зубы, в Минске мне нужно было переждать два часа. Пошел в кино на очередной «Астерикс». Слушал и понимал: какой-то бред, даже фраза с фразой не вяжется. Прокатчики не взяли себе за труд нормально перевести на русский: все равно ведь мировая премьера, все равно ведь люди схавают.

* * *

– На старте карьеры вы работали учителем информатики в ПТУ. Кто был среди ваших учеников?

– Штукатуры, крановщики. Мне пришлось уйти из университета – родилась дочка, нужно было наладить семейный быт. Рядом в ПТУ освободилась должность преподавателя. У меня была программа, я пытался что-то рассказывать: язык фокал, язык бейсик. Но в какой-то момент понимал: они даже что такое синус не знают. В Советском Союзе такие учебные заведения были для людей второго сорта. В середине учебного года заявились два малолетних бандита, которые лазили в форточки, воровали, отсидели и вернулись на свободу. Мат, задняя парта, состоявшиеся крутые бандиты. Но в конце урока – на 15 минут – я запускал всем игрушки. А им за то, что плохо себя вели, не запустил. Довольно быстро из взрослых циничных мужиков с татуировками они превратились в рыдающих детей: остальные играют в Змейку, стреляют по инопланетянам, а им не дали поиграть.

Мне нравилось с детьми, но пришло время восстановиться и вернуться в университет.

– В НГУ велась полноценная научная деятельность. Что, например, там разрабатывали?

– Например, программы, позволяющие распознавать речь – то, что сейчас делает Siri и OkGoogle. Была конкретная заявка от диспетчерских служб – им надо, чтобы на ключевые слова пилотов наступала автоматическая реакция, потому что диспетчеры со всем не справлялись.

– Программы доделали?

– Нет. Там рухнула вся наука, к 1992 году ничего не осталось. Люди годик-два помаялись и уехали: кто в Швейцарию, кто – в Штаты, я – в Москву. Без денег заниматься наукой невозможно.

– Если бы система не развалилась, Google мог быть русским?

– Вполне. Мало того, были вполне прогрессивные разработки. Беда в том, что мы старались копировать американские компьютеры. Брали их IBM, разбирали – и получались наши БСМ (БЭСМ – большая электронно счётная машина ) или СМ4. А те разработки, которые делали с нуля, типа «Эльбруса» – там были потрясающие идеи, машина, которая оперируется 128-битными словами. Недавно со скрипом на 64-бит архитектуру перешли. А 30 лет назад были 128-битные.

Почему так? Это вопрос политики и цен на нефть. Раз нефть дает деньги – ну и слава Богу, остальное пусть катится как есть. Но я убежден: делать это в России все равно есть кому. Я пережил ту стадию, когда казалось, что русские – это какие-то недооевропейцы, белокурые арабы. У меня очень много знакомых в Канаде, Германии, США, Франции и я могу сказать: мы такие же люди, как и все. Ничуть не ленивее испанцев. Ничуть не тупее немцев. Предпринимательская жилка ничуть не меньше, чем у американцев.

– Но?

– Но. Почему «но» – не знаю. Сами люди у нас ничуть не хуже.

Фото: bocharik.livejournal.com; globallookpress.com/D. Ross Cameron/MCT; facebook.com/bocharik (3,6); globallookpress.com/Maxim Burlak, Viktor Chernov