Как почти в любом российском захолустье, есть у нас и свой «блаженный». Нашего Анатолием звать. Но сначала про птиц-ворон присказка.

Живёт в нашей деревне Пиночет. Не настоящий кончено же. Лицом схож просто. Крайне неприятный персонаж преклонного уже возраста, неопрятный всем сразу и с какими-то испорченными глазами, будто стаявшее обветренное масло, забытое в жаркий день на столе. Презрительный рот с поджатыми губами, словно кто-то процарапал посередине лица кривую полоску, вкрадчивый скрипучий голос, обтянутый тонкой кожей угловатый череп, костлявые длинные руки.

Сам Пиночет повадками напоминал скорее варана, нежели человека. Натуральный рептилоид с Нибиру. При редком и вынужденном моём общении с Пиночетом в воздухе казалось зависало что-то тягостное, отравленное, и пахло от него всё время какой-то прогорклой кашей, что вызывало легкую тошноту. Таких, как Пиночет, называют «крепкий хозяйственник», а в деревне его характеризовали не иначе, как «еврей», но это без всякой национальной окраски, потому как у русского человека и настоящий «еврей» может быть вполне приличным человеком, особенно если он выпивающий.

Еврейство же пиночетово заключалось в том, что тащил он под себя всё, что плохо лежало или было условно общим. Ну, вот стоит дом, к примеру. Хозяйка померла, а завещания оставить не подумала. Родня, прежде чем получить дом должна была вступить в наследство только через полгода. Пиночет, прослышав про это, уже мчал на всех парах в деревню зимой, подгадав под снегопад, с целью на санках повытаскивать втихаря из дома всякую антикварную утварь вроде самовара или венских стульев, заодно выпотрошив пузатые комоды в поисках потемневших серебряных ложек.

А по весне больше всех крикливо возмущаться происками «псковской шпаны». Или привезут в деревню щебень, но вместо того, чтобы обсыпать вместе со всеми деревенскую дорогу, тащит Пиночет щебень в одиночку себе на участок. И даже дом, в котором Пиночет жил, и тот он себе «оттяпал» не совсем законно юридически. За взятку проще говоря. Про моральную сторону я даже начинать не буду. Бывало получал Пиночет по зубам, конечно. За особо иезуитские подлянки. История «про дрова», например. Я уже рассказывал как-то.

Перед Пиночетовым домом стоит старая раскидистая липа. Она одна у нас на всю деревню. Весной, когда всё окрест идёт в цвет, тянет от липы медовой истомой, от которой дуреют пчёлы и шмели: гудят взбудоражено и деловито. В кряжистых развилках ветвей дерева облюбовали вить гнезда местные вороны. Старожилы говорят, что птицы жили там, сколько деды себя помнили. Но Пиночета это раздражало. На его плешь частенько всякая грязь птичья мелкая летела. Каркуши общительные товарищи, абсолютная противоположность своим ближайшим родственникам- лесным воронам.

Собирались на липе ежедневной шумной сходкой, ближе к вечеру обседавшими ветви серыми лохмотьями, дабы неспешно свои дела обкаркать и заботы. Пиночет злился на картавое братство, систематически лупил по стволу дерева палкой, жёг вонючее тряпьё под ним и даже пытался пострелять птиц. Но ты попробуй, попади ещё. Перестрелял все пыжи впустую, только скулу прикладом отбил. А воронам что? Перелетели на ближние ёлки, сидят там лишь громче насмешливо каркают, над Пиночетом издеваются.

В деревне подшучивают над Пиночетом. Интересуются, как дела на вороньем фронте? Не пора ли капитуляцию подписывать? Разозлился Пиночет пуще прежнего, пятнами пошёл, и вот что удумал. Привёз цыган шабашников, те и спилили дерево вместе с вороньими гнездами. Стоит, подбоченясь, на дороге довольный Пиночет. «Липа на моём участке, что хочу, то и делаю», — мол. Ну, что ты на это скажешь? Ничего. Кроваво-режимный тиран и диктатор, как он есть.

Анатолий, как и все, конечно же знал про заяцковских ворон. Ведь вороны на этой липе имели право жить ровно такое же, как и сам Пиночет на своём участке, даже больше. Они эту липу за взятки не отжимали. Подобрал Анатолий остатки вороньих гнёзд и перевёз в тачке к себе на участок под клён. Пиночет лишь погано лыбился из-за редкого, как собственные зубы, штакетника. «Защитничек нашелся!» Вороны, естественно, за всем этим внимательно следили с верхушек ближайших деревьев.

Знал это Анатолий. Поэтому поднял он вверх голову, раскинул широкого руки и сказал громко: «Вот вам вороны мой клён! Может он не так хорош, как ваша старая липа, но тут вас точно никто не тронет. Обещаю! Живите на здоровье!» Вороны покумекали с неделю, а потом действительно стали потихоньку восстанавливать гнезда на толиковском клёне. Но плохо Пиночет ворон заяцковских знал, оказывается. Про гадость пиночетову они не забыли, не тот характер.

В одно прекрасное утро матюги и крик Пиночета слышали, по-моему, даже утки в Глубоком ручье. Отомстили вороны особо цинично. Устроили массированный налёт и загадили пиночетову машину я не знаю….по ручки дверей, наверное. Как в таких, в общем-то, небольших птицах столько говна поместилось- для меня до сих пор загадка. Наверное, со всех деревень ближайших подмогу в эскадрилью собирали на свой Перл-Харбор. Так мало того, они для начала всю крышу и капот исклевали, а лакирнули то дерьмом уже поверх основного узора. Это Пиночет позже понял, когда машину с трудом отмыл. Однозначно — перекраска всего кузова. Пиночет выл от бессильной злости дурной сиреной.

Вороны лишь довольно перекаркивались, наблюдая с окрестных деревьев за пиночетовым бешенством. Зато с Толиком у ворон полное взаимопонимание и обоюдное уважение. Он их подкармливает старым размоченным хлебом, словно кур, и разрешает раскидывать блестящий мусор из сорной бочки, а они не шумят после 23х часов вплоть до 9 утра и не отнимают у приблудного кота корм. Хотя, с хулиганским задором и залихватски каркая, продолжают гонять бедолагу по кустам. «Не всё сразу,- говорит на это Анатолий, — в коммуникации главное терпение и последовательная логика».

Я тогда тот поступок Анатолия про себя отметил. Не зря его в деревне блаженным зовут. Кому еще придёт в голову с воронами разговаривать? Собственно, тут и конец присказке. А дальше про «блаженного» нашего расскажу, кому не надоело.

**************

Появился Анатолий в деревне непонятно откуда, лет семь назад, может, чуть более. Среднего роста, среднего возраста, неприметный мужичок с округлой бородой. Долго присматривались к нему. Странный какой-то. Подозрительный для местных. Не пьёт. А вы сами знаете, как в России относятся к непьющим. Либо больной, либо провокатор. Мало, что не пьет, так и не курит. Хотя, раньше курил говорит. На машинёшке старенькой, восьмерке ездит. Мобильного телефона у него нет. Матом не ругается. Чай без сахара употребляет. Газет не читает. В автолавке лишнего ничего не купит, разве что детишкам соседским конфет «морских камешков». Изюминки такие в голубой глазури. Вкус детства.

Мимо проходит, здоровается и, улыбаясь, спрашивает: «Как дела? Может пособить чем?» Бабки поначалу шепотом судачили. «Вдруг маньяк сбежавший? Или того хуже — сектант!» Но потом попривыкли. Народ у нас только с виду грозный, но так-то отзывчивый, кто мотоблок даст ему огородик вспахать, кто дров подкинет, за помощь иль даже за так. А помощник безотказный. Всегда с радостью и желанием. Но денег не берёт. Продуктами и дровами может, если уговоришь ещё.

Живет Толик с женой с ранней весны всё лето до поздней осени на своём пригорке, под навесом, в стогу сена. Из деревянных построек на участке лишь туалет с классическим сердечком в двери. Только недавно в брошенный дом перебрались, но электричество не стал воровать, как некоторые. Хотя, что там сложного, — кинул времянку с линии. Ленэнерго с чубайсами не обеднеет. Но Толик принципиально не хочет.

Иду из леса, встречаю их двоих идут за ручку в сторону Среднего.
-Куда собрался, сосед? — спрашиваю. Поздновато за грибами!
-Не! Мы на озеро! Солнышко провожать! — и улыбаются широко оба.

Вот сидят они тИхонько на бережке обнявшись. Над ними однодневки порхают пугливые и навязчивые. Водомерки гоняют зыбкие круги на порыжелой от вечернего солнца воде. Солнце меж тем укатывается за верхушки осин. Буколически идеальная картина. А потом также за ручку Толик с Леной возвращаются, когда из-за еловника, что за болотом, начинает наползать серый лишай сумерек. Блаженные. Что с них взять?

Ходит Толик по полям, по краю леса и сажает самолично привитые яблоньки. Объясняет мне, жмурясь от зноя, промакивая испарину со лба рукавом: «Вот представляешь идет человек по лесу и вдруг оп, яблонька стоит. Он срывает яблоко, а там не просто «Белый налив», а сладкий «Пепин шафран» или «Сласть алая», или «Орлик». Вот человек удивится! Откуда в лесу взялись такие вкусные яблоки?» – смеётся довольно и щебетливо Толик.

Я вот не уверен, есть в ли Европах такие блаженные? Чтоб просто так яблони сажали. Ничего не желая и не требуя взамен. Ни лайков в соцсетях, ни подписчиков в ютубе. Ни почести, ни денег и подавно. Вот то-то и оно. Откуда им там взяться среди барбешопочных с педикюрошными? Среди гендерфлюидства, содомии и толерастного хайпа. А вот в России таких Толиков в каждой деревне найдется, иль через одну, то уж точно не прогадать.

По лету, когда я с полусдохшими елками, как ошпаренный, язык на сторону, с того края озера бегал, подошел ко мне со своим: «Давай пособлю». «Ну, давай пособи»,- говорю. Один в половину, а двое уже за троих работают. Стал он мне помогать саженцы прикапывать, которые лесорубы выкинули на просеке. Где-то с полтора месяца каждые выходные уходили мы с Толиком сажать елки. С утра до позднего вечера. Вокруг деревни, краями полей, где-то на опушках в лесу, в общем, распихали все полторы тысячи с большим трудом. И потихоньку узнал я о нём вот что.

Оказывается, Анатолий не всегда был «блаженным». Закончил Бонч, поработал инженером на сотню рублей. В начале гнилых и слякотных девяностых постоял на Юноне в шапке петушке, продавая микросхемы. Затем организовал кооператив. Скоро пришли к нему бандосы и логично обосновали, сколько он теперь по жизни им должен. Испугался Анатолий и со страху в ответ стал лепить, что в голове крутилось. А в голове у Анатолия, как у любого уважающего себя инженерно-технического работника, воспитанного в советском ВУЗе, была не только формальная логика.

Ведь Анатолий застал ещё те времена, когда обязательным был такой предмет, как История КПСС. Но История КПСС немыслима без диалектического материализма. А вот диалектический материализм, в свою очередь, невозможен без Гегеля и его «Науки Логики», коей Анатолий увлекся факультативно, но основательно, благо историк КПСС был старым сиделым большевиком, из которого если гвоздей наделать, вся тонна выйдет. Жаль сейчас «Науку Логики» молодежи не преподают. Может, и прояснилось бы что в мозгах, пораженных тик током. И вот.

Наехали бандосы на Анатолия крепко, но тому деваться некуда. Крупной суммы денег, которые затребовали у него, всё равно не было. И начал он с испугу пацанам резать правду-матку по Гегелю, судорожно уцепившись за определение «конкретного понятия». Ведь понятие, существующее как абстрактная определенность, начинает развиваться через развертывание внутреннего противоречия и тем самым выходит за пределы своего бытия. Момент выхода понятия в новое бытие, и осознание его собственной противоположности выступает как первое отрицание, но это ещё не завершенный процесс становления (познания). Снятие же внутреннего противоречия в процессе развития понятия нужно понимать как движение от абстрактного к конкретному, а не наоборот.

Таким образом, отчужденное от себя понятие возвращается к себе в другой уже в более богатой форме. Теперь это уже понятие, содержащее в себе так-же его противоположность, т.е. второе отрицание, наполненное содержанием, которое нужно понимать, как снятый – «идеальный момент» от первого, коий и наделяет конкретной определенностью само понятие, позволяющий тому избавиться от абстрактности. Отрицание содержанием, стало быть.
Примерно так Толик терпеливо объяснял бандосам новую для них логику.

Мотают бритыми башками бандосы, словно неразумные телята, желваками играют, а своей формальной пацанской логикой против гегелевской ничего возразить и не могут. Удивились бандосы. Как это ловко получается, что вроде и должен им барыга, а по истинным раскладам понятия выходит, что и не должен ничего. Формально лист зелёный, но осенью он красный, а зимой его вообще нет- и всё в таком ключе. И так Анатолий их замучил своими отрицаниями отрицания, что к часу беседы бандосы уже практически познали чистый дзен или как минимум были недалеки от просветления, что готовы были отринуть своё формальное мышление ввиду его примитивной субъективности.

Чтобы закрепить знания, взяли они Толика под белы рученьки и притащили забавного дрища к их старшему быку. Вроде попугая, говорящего для развлечения, чтобы пояснил тому за двойное отрицалово и еще раз прогнал, чем отличается «нечто» от «ничто». Старший послушал речи Анатолия, уважительно цыкнул золотым зубом, похлопал Толика по плечу, что у того чуть рёбра из штанов не высыпались и отправил его ещё выше, к смотрящему. Вот как раз тот самый главный пахан, как оказалось, увлекался философией, коротая время библиотекарем в долгих отсидках, и тоже много чего поднахватал. Он усадил Анатолия в кресло напротив себя, поставил на стол красивую бутылку затёртого стекла и говорит:

— Вот что, умник. Давай-ка выпьем. Французский Самус. Отличная вещь под долгий разговор. А там поглядим, что с тобою делать.

— Это не Самус, это Камю, — пробует возразить Анатолий дрожащим голосом, на что пахан криво морщится и жестко обрывает собеседника.

-Давай сразу договоримся. Не надо мне тут водить вола про экзистенциализм и всю эту шнягу, что существование предшествует сущности. Я это с говном съел и снова высрал ещё по первоходу. Давай по делу.

И долго спорили они об абсолютном разуме и воле. Что есть истинная вещь в себе? Мир логичен и познаваем или субъективно уникально чувственен? Свобода — это познанная необходимость или наличие выбора — это свобода? Практической субстанцией мира является воля к власти или суть в познании и в бескорыстной духовности? Целостность или мозаичность? И многое что ещё.
В результате беседы где-то ближе к литру выпитого коньяку самый главный бандос внезапно предложил Анатолию на бандосов работать. Решальщиком у них в группировке быть. И погонялом сразу пригвоздил- Жезлог. Железная Логика значит. Времени на раздумья было ровно столько, пока смотрящий тонкими ломтиками резал видавшей виды финкой пахучий узбекский лимон.

Так и понеслась у Анатолия разноцветным серпантином новая жизнь. Ничто посредством становления стало превращаться в бытие. Всё точно по Гегелю. Разводки, тёрки, стрелки, сходки, ну и большие деньги, конечно же. От тюрьмы бог миловал, а вот сумы своим умом избежал. Незаурядный, красочный был решала. Настоящий виртуоз.

Таким образом, к середине нулевых заработал себе Анатолий на новорусскую жизнь и безбедную старость. Рассказал мне, что этот участок ему давно случайно достался за копейки. Кто-то карточный долг отдал или, может, проспорил, сам уже не припомнит. Приглянулось место, тем что здесь самый что ни на есть медвежий угол. Тихо и покойно, чужакам неоткуда взяться, вокруг леса да болота. И если что всегда можно укрыться. Дорога в Заяцково одна всего, и с пригорка хорошо простреливается. Это, кстати, не Толик первый приметил, ещё немцы на своей шкуре поняли.

Всё в жизни удалось у Толи-Жезлога, и забыл он быстро о случаем добытым заяцковском приютном пригорке над речкой Руйкой. Со временем купил себе здоровенный коттедж в статусном Солнечном, где стоимость земли за участок, что всю нашу деревню вместе с воронами и приблудными котами скупить на корню можно, да еще на мост новый останется. Затем средненькую виллу на Кипре. Несколько квартир в городе. И тут вроде бы можно было Анатолию расслабиться. Бизнес под управлением, государственные тендеры сами в руки плывут, друзья-бандосы в депутатах, враги на кладбище, в общем живи себе радуйся, да выкладывай себя успешного с блядьми поджарыми в фэйсбук. Правильно? Хе…

Но вот вдруг стал Анатолий непонятную тревогу чувствовать. И вроде всё ладно, но не совсем. Временами, как нахлынет ощущение, будто шарит он впотьмах в поисках чего-то потерянного, а найти не может. И вспомнить, что потерял, тоже не может, а вокруг словно плесенью пахнет. Жену ухоженную поменял на модель молодую с упругими сиськами и жопой. Не помогло. Купил яхту себе. Не как у Абрамовича конечно, но тоже ничего. Опять нет радости. Продал виллу на Кипре, купил побогаче на Мальте. Но беспокойство всё нарастает. Уже начинает бизнесу мешать. Все, ему казалось, вокруг обмануть его хотят.
Одурачить и своровать, а может, и отравить. И тоска такая на душе, аж жить невмоготу. Натурально в петлю хотел лезть. Всех врачей оббегал, и наших и в Европе, и в Израиле, а толку нет.
Дошло до того, что панические атаки начались. И не помогает ничего. Ни алкоголь, ни наркота, ни бляди, ни бабки.

В очередной раз приступа панического примчал он на своём Хаммере в Заяцково. Сам не понимает, как заехал. И дорогу то толком не помнил. А вот привело что-то. У соседа стог сена стоял. Анатолий в этот стог от страха, как заяц, внутрь нырнул, забился поглубже, да и уснул в нём. Сено душистое, мягкое, чем-то далеким родным пахнет, что из памяти уже и выветриться успело.

А снится ему, что он не он как-бы. То есть он созерцает себя сверху, как лежит его усталое тело в сене, беспокойно ворочается и стонет во сне, а он над ним из карманов камни какие-то вытряхивает. Потом, вдруг раз, подхватило что-то и понесло его над землей. Потом выше и выше, и вот уже непонятно, то ли звезды всполохами видит в туманностях, то ли океан с какими-то флюоресцирующими сущностями. И так покойно ему в этом эфире плавать, что все тревоги куда-то делись, развеялись сами собой, как и не было этой худосочной, паразитирующей серости, что отравляла его существование, оставляя лишайные ожоги на душе, как брызнувший в лицо сок борщевика. Что-то изменилось внезапно, будто выключателем в сумеречной вечером комнате щелкнули и от этого лучистого света события и существования вдруг стали отбрасывать тени до этого неразличимые и путавшиеся между собой в противоречиях.

Решил во сне Анатолий, но не тот, кто в сене спал, а тот, кого не пойми, где носило, что нужно начать жизнь новую. Причем тут в Заяцково. Избавиться от всего из прошлой жизни. Всё перечеркнуть и отринуть.

Проснулся с утра. Птички тренькают, воздух теплом весенним пахнет. В первую голову о делах подумал, что в город надо ехать, с бухгалтером да с налоговой дела порешать, и опять как закружило его, куда-то вниз в темень, аж вытошнило. Вот лежит он, блевоту свою нюхает и прикидывает. Почему же во сне то он летал? Оп, вспомнил! Камни вытряхнуть..

И вдруг получше ему стало, как стал вспоминать от чего избавиться можно, в первую очередь. Чем больше вспоминает, тем больше тревога растворяется и переходит в какое-то другое качество сущего, будто кокон трескается, чтобы явить миру иное. Оказалось, прав был старый большевик, когда говорил юному Толику, что «истина там, где развитие духа начинается с отрицания им внешней формы своего бытия». А тот валял эти слова во рту с боку на бок, как какую-то замысловатую философскую диковину, не имеющую отношения к реальности.

В город приехал — сразу в офис. Вызвал нотариуса с юристом. Переписал контору на жену бывшую, она все же двух сыновей ему родила, потом модельке виллу на Мальте, яхту и развод. Институтскому другу, управляющему, с которым недавно из-за своей подозрительности поссорился в драбадан, — коттедж в Солнечном. Деньги какие на личных швейцарских счетах были, раздал уже сам не помнит кому.

Квартиры, машины, антиквариат, барахло, всё роздал, что копил. Оставил себе только квартиру родительскую на Петроградке, да отцовскую восьмерку (царство ему небесное). Батя так на ней толком и не поездил, в гараже стояла. И вот когда уж было собрался в Заяцково на восьмёрке этой, сам не знает, зачем ехать, вдруг встретил на улице свою любовь первую, давно брошенную. Лену эту, с которой за ручку сейчас ходит солнышко провожать. Упал перед ней на колени и заплакал. А она как-то всё поняла сразу, простила его, и поехала с Толиком хрен знает зачем и куда. Ну, вот, как такое бывает? А я скажу вам. Чистое превращение бытия в ничто и обратно посредством становления. Вот как.

***************

Мы сидим в зарослях иван-чая, отвалившись на колёса мотоблока, в прицепе которого стоят ведра с последними елками. Отдыхаем. И я спрашиваю Толика.
— Слушай. Является ли наша истина об объекте знанием объекта?
— А ты то, как сам думаешь? – лениво жует травинку Толик.
— Я не знаю. Вдруг истина действительно заключается в том, что небо в конечном итоге является отображением математических операторов в каком-нибудь топологическом пространстве.
Он загадочно улыбается и глядит куда-то вверх, где над лесом высоко высоко в небе застыли отливающие золотом и серебром чешуйчатые облака.
— Я тоже не знаю. Возможно, у нас нет никакого знания о том, что представляет собой «сама реальность» в отрыве от наших представлений. Но очевидно, что небо голубое и в нём летают птицы, и это вполне может быть чистой абсолютной идеей.
— Погоди, — не понимаю я, — Но тогда получается, что и бог есть? Это же абсолютная идея чистой воды!
-Бог конечно есть, в тебе, во мне и в небе с птицами, но это совсем не значит, что он существует. Иное иного есть иное, — еще непонятней заключает Анатолий и показывая пальцем на зависшего над полем ястреба, опять смеётся своим необычным смехом:
— Гляди! Он смотрит на нас!
Вот и пойми ты этого блаженного из Заяцково. А вы говорите «абстрактный гуманизм». Ерунда на постном масле такой гуманизм в сравнении с конкретным русским менталитетом. Чистое ничто. Если истина абстрактна, то она и не истина, так и с вашим европейским гуманизмом. Диалектика. Понимать надо.

© Урюк