— Как самочувствие, какие первые ощущения дома?

— С ощущениями надо разобраться. Надо ещё слова найти такие, чтобы это всё описать. Тем более…

— Я понимаю.

— Ты, наверное, понимаешь меня. После фактически как минимум 14 лет вне своей… и в языковой среде даже сложно найти правильные слова, чтобы описать всё это.

— Что чувствуешь? Оказался дома, первое ощущение какое?

— Я просто знаю, что Алла за это время дом перестроила, переделала, так что… Она рядом. Мы просто вместе.

— Что от тебя хотели получить Штаты, когда ты отказался давать показания? Ты же понимал, что тебя упрячут за решётку. Почему выбрал жизнь в тюрьме, какой был выбор?

— У нас другого выбора нет. Со мной произошло фактически то же самое, что сейчас происходит в России, только 20 лет назад. Поэтому другого выбора у нас нет. А какой у нас другой выбор? У нас где-то, наверное, в крови это есть. Главное, слушать своё сердце.

— Скажи, пожалуйста, какие-то проявления русофобии в тюрьме были?

— В этой тюрьме Мэрион, так как она находится в таком традиционно, наверное, «красном поясе» Америки, такая одноэтажная Америка, как у нас раньше говорили, я не встречался с такой русофобией со стороны персонала.

Даже почти все мои соседи-заключённые в основном были настроены с какой-то симпатией к России. Или, по крайней мере, если они ничего не знали, они спрашивали что-то про Россию.

— Ты считаешь, что ты жертва русофобского отношения Запада к нашей стране?

— Я не думаю… Тут очень сложно, и надо быть очень аккуратным с терминологией. Что такое русофобия? Надо вначале определиться. А то каждый будет понимать под этим термином что-то свое. Я думаю, что это просто следствие.

Запад считает, что они нас не добили в 90-м году, когда Советский Союз начал распадаться. И то, что мы сейчас пытаемся просто жить, и как бы никем не быть «рулимыми» и ни от кого не зависеть, быть по-настоящему независимой державой, и развиваться так, как наш народ это выберет, это, конечно, для них шокирующая новость.

И они считают, что они нас могут развалить опять, разделить Россию на много частей. Перессорить опять весь наш многонациональный народ России, чтобы опять начались какие-то гражданские войны. И, тем самым, контролировать ту территорию, на которой мы всегда жили.

— Скажи, пожалуйста, почему, ты думаешь, тебя обменяли именно сейчас?

— Честное слово, знаешь… Особенно мнение, почему случилось… В американской политике, наверное, это самое неблагонадежное дело. Слава Богу, случилось — и случилось.

— Западная пресса пишет, что ты лично очень важен для российского руководства, и прямо лично для президента Путина. Вчера очень многие политики комментировали, такое ощущение, что в этом есть какая-то суть. Как ты считаешь, в чем такая твоя важность для российской политики?

— Я не думаю, что я как-то важен для российской политики. Просто, видимо, за всё это время, благодаря поддержке всех вас, благодаря пониманию того, что происходит с россиянами за рубежом, включая, например, и твоему собственному опыту, через то, что ты сама прошла… Мы просто терпеть это, наверное, не можем. И важно было просто… Мы же своих не бросаем, правильно?

— Да. В Голливуде ты стал легендой. Знаешь, да? К сожалению, фильм, который про тебя сняли… Как ты сам оцениваешь, насколько реальность соответствует этой легенде?

— Это, наверное, самый частый вопрос, который мне там все задают. Особенно там, обратно, в Америке, там в тюрьме задавали. Я говорю: если бы пришли ко мне и спросили, я, может быть, придумал бы более интересную историю. Голливуд в настоящее время, на мой взгляд, стал отделом пропаганды «вашингтонского обкома». И всё, что они делают, вписывается в это.

— Многие говорят, что обмен тебя на Грайнер — это признак слабости Соединённых Штатов. Болтон выступал по этому поводу. Ты считаешь, что они прогнулись просто?

— Я бы не стал делать такие заключения. Потому что у американцев всегда вся политика идёт на таком, извините, детском уровне дворовых пацанов: вот, ты слабый, ты не вышел… «Слабо» там.

На самом деле, я наверняка уверен, что ни наше руководство, ни те, кто у нас принимает решения, такими категориями не мыслят, слабый ты или не слабый.

Настоящая сила никогда не нуждается в каком-то проявлении, на таком, извините, дешёвом уровне. Показывать, что этот обмен слаб, или тот сильный. Я думаю так, раз сделка состоялась, значит, были найдены какие-то точки соприкосновения, которые могли удовлетворить две стороны. Иначе бы этой сделки не было.

— Скажи, пожалуйста, твоя история — это история человека, который попал в политическое противостояние двух держав, это очевидно совершенно, и заплатил за это свободой и своим здоровьем. Если бы у тебя была возможность изменить что-то, что бы ты изменил?

— Я об этом не думал, очень сложно сказать откровенно и честно. Давай оставим так как есть, и будем дальше. У нас сейчас, наверное, стоят другие задачи. И нам надо победить.

— Как ты себя чувствуешь, понимая, что ты, по сути дела, стал маленьким человеком в большой геополитике? От этого не обидно? Что всё это случилось, и ты за это заплатил.

— Если посмотреть на всю историю нашего государства, то таких случаев было, наверное, тысячи, тысячи и тысячи. Поэтому надо просто сжать с ненавистью зубы, и добиваться своего. Обидно — не обидно, на обиженных воду возят.

источник