17 февраля исполняется 54 года популярному писателю и драматургу Евгению Гришковцу. Родился он в городе Кемерово и сначала даже не думал о карьере писателя: Евгений служил в военно-морском флоте, занимался пантомимой и в какой-то момент подумывал стать адвокатом, о чем он написал в своем последнем романе «Театр отчаяния. Отчаянный театр». Однако судьба распорядилась по-другому. Гришковец стал известен после написания пьесы «Как я съел собаку», которая покорила не только зрителей, но и критиков. В дальнейшем спектакли-монологи Евгения стали его визитной карточкой.

• Неважно, хорошая гостиница или плохая, дешевая или дорогая. Заходишь в номер, а там видишь одноразовое мыло, одноразовые стаканчики и сам понимаешь, что ты тоже здесь одноразовый. Максимум двухразовый. («Год жжизни»)

• Это такое чувство… Которое называется таким словом, которое на родном языке произносить ужасно трудно. На чужом, иностранном, можно сколько угодно его безответственно говорить. А скажешь на родном языке, тут же об него споткнешься и, как бы извиняясь, откашляешься. И даже если это слово подумать… там, у себя в мозгу, подумаешь и тут же, как бы извиняясь, споткнешься об него и откашляешься… Это слово «любовь». («Планета»)
• Тысячи людей сейчас летят в туалетах самолетов, думают о том, как же им неудобно, вместо того чтобы думать, что они летят. («Одновременно»)
• — Мне семьдесят шесть лет, — сказал он по-английски, — и знаешь, я думаю, что заработал себе право держать вилку в той руке, в которой мне держать ее удобно. («Следы на мне»)
• И я понял в этот момент, по кому скучаю. Я понял, какого человека мне не хватает в жизни. Это конкретный человек. Мне он необходим, и я по нему скучаю. Я скучаю по себе счастливому. («Сатисфакция»)

• Мы только один раз были в том кафе, а я не могу теперь проезжать мимо него. Я стараюсь этого не делать. Мы просидели тогда в нем не более сорока минут, выпили — она чай, я два кофе. Говорили ни о чем, она смеялась, а я смотрел на нее— и думал о том, как я хочу взять ее сейчас за руку и не отпустить никогда. Посидели сорок минут, и это кафе стало для меня «нашим» кафе. Я не могу туда зайти больше, и вид этого кафе ранит меня. И бульвары… все бульвары ранят. И весь город ранит меня беспрерывно. Потому что она здесь. А все те места, где мы встречались, стали просто эпицентрами нестерпимого… волнения, тревоги...(«Рубашка«)
• Но у вас же с собой русско-французский разговорник. И вы находите в нем нужный вопрос, выбираете подходящего француза, подходите к нему и, водя пальцем по страничке разговорника, читаете: «Экскьюзе муа...» И в этот момент я догадываюсь, чтовопрос-то я, конечно, задам, но мне же на него ответят! То есть более бессмысленной книжки я лично не держал в руках. («Одновременно»)
• Хочу покупать в июне первую, самую первую черешню и не чувствовать, что это дорого, а через неделю станет дешевле. Понимаешь, чего я хочу? («Рубашка»)

• А когда иду покупать тебе подарок на день рождения, хожу по магазинам и прикидываю: «Ага, вот это для него слишком дешево, а вот это слишком дорого». И выбираю подарок по такой цене, которая, я полагаю, тебе подходит. Понял? То есть нахожу конкретную цену! Кому? Другу! Тебе! Свинство? А забавно! («Рубашка»)
• Вот детям дают деньги, а они сразу знают, что с ними делать. Все на свете они тянут в рот, а деньги они сразу раз — и в заначку. («Рубашка»)
• Любовь не может быть ни счастливой, ни несчастливой. Она невыносима в любом случае. («Рубашка»)
• А широко улыбаться в одиночку, наверное, совсем невозможно. Широко улыбаться можно только кому-то. Другому человеку. («Планка»)
• Когда в полном отчаянии говоришь женщине, и говоришь-то каким-то срывающимся голосом: «Поверь, поверь мне, что никто и никогда так, как я, любить тебя не будет. Никто и никогда! Ты понимаешь?!» И отчаянно при этом трясешь рукой. Потому что смотришь в ее глаза и сразу догадываешься по глазам, что все мужчины так говорят. Все так говорят! Этими же самыми словами. И это ужас! Потому что все говорят правду! Потому что, действительно, никто не сможет точно так же, как Я… Точно так же не сможет, а слова те же… И ясно, что ничего нельзя объяснить. Объяснить ничего не получится. И в этот момент хочется только головой в омут или в окно. («Дредноуты»)

Евгений Гришковец с женой.

• И тогда я сделал значительный жизненный вывод из произошедшего… Прекрасно помню, как понуро шел за мамой к палаткам и думал… Думал и понял на всю жизнь: взрослеть невыгодно. («Узелки»)
• То, что родилась девочка, меня удивило. Почему не мальчик? Не огорчило. Именно удивило. Хотя, если бы мне сказали, что родился мальчик, я удивился бы не меньше: почему не девочка? («Узелки»)
• Юный человек в свои 16–18 лет спокойно понимает и осознает прожитую жизнь как огромную, а грядущую — как бесконечно долгую. Взрослый или пожилой человек, наоборот, понимает прожитое коротким, а время скоротечным. («Узелки»)
• Когда слышишь, видишь, встречаешься с тем, что напоминает о счастье, обычно становится печально. Воспоминания о радости грустны. («Театр отчаяния. Отчаянный театр»)
• Я не знал тогда, что времени может не хватать и что придет такая жизнь, что его не будет хватать постоянно. («Театр отчаяния. Отчаянный театр»)
• Когда тебе 16,все должно иметь конкретное объяснение, причины и смысл. Смысл по возможности простой. («Театр отчаяния. Отчаянный театр»)

• Как же мне невыносимо! Господи! Зачем я так влюбился?! («Рубашка»)
• Однажды я экспериментировал. Как только видел, что какой-нибудь человек смотрел на часы, я тут же подходил и спрашивал у него: «Сколько времени?» Все без исключения опять смотрели на часы, прежде чем ответить. («Рубашка»)
• А что у меня вообще есть? Люди, которых я люблю?! Они у меня есть? Это мое? Боюсь, что это я у них есть! Во всяком случае, я хочу, чтобы это было так. («Реки»)
• (Речь идет о колорадском жуке. — Прим. ред.) А вот любопытно, в штате Колорадо есть эти жуки? И если они там есть, то как их там называют — «наш жук», что ли? Интересно было бы узнать. («А… а»)
• — Все же хорошо, правда?
  — Конечно! Все отлично.
  — Отлично-то отлично! А вот хорошо ли? («Следы на мне»)
• Москва сразу стала светлее. Окна, фонари, огни вывесок и рекламы отразились в низком небе и в каждой снежинке. В каждой летящей и уже упавшей снежинке… «Она любит меня, — догадался я. — Я хороший человек. Меня можно любить. Господи… Я хороший». («Рубашка»)

• Мы точно были счастливы, хотя и очень недолго. Я помню, помню, как было желание, прямо необходимость, чтобы у нас с ней была семья. Я был несколько раз влюблен, но никогда такой необходимости не испытывал. Только с ней. Такую-сякую, но семью. И это было не так, что вот будет семья, но я потеряю свободу. Было совсем по-другому. Не жертва, а потребность, необходимость лишиться части свободы. У меня была потребность дома. («Сатисфакция»)
• Я-то тогда думал, что я навсегда. («Реки»)
• Главная цель любого отдыха — это возможность соскучиться по дому. («Продолжение жжизни»)
• Сложно представить себе Человека-паука в Венеции, на Монмартре или на Биг-Бене. Равно как и Дракула вряд ли убедительно смотрелся бы летящим над Гудзоном, на фоне знаменитых небоскребов. Он же граф. («А… а»)
• Если любите — не сомневайтесь. («Год жжизни»)